глазах блестели крошечные точечки света от свечи. Далиа протянула руку.

— Пойдем, Майкл. Пойдем со мной.

Медленно пятясь по темному холлу и глядя Лэндеру в лицо, она вела его за собой. Ее черные волосы лежали на плечах. Полы халата обнажали белые босые ступни.

Они вошли в детскую, пустовавшую уже семь месяцев. В пламени свечи Лэндер увидел огромную кровать в конце комнаты и скрытые тяжелой драпировкой стены. Он почувствовал дух ладана, и на столике у кровати заплясал маленький синий язычок пламени спиртовки. Комната уже не была той, в которой Маргарет... Нет, нет, нет.

Далиа поставила свечу рядом со спиртовкой и легким как перышко прикосновением сняла с Лэндера пижамную куртку. Потом развязала шнурки штанов и опустилась на колени, чтобы снять их с него. Ее волосы коснулись его бедра.

— Ты сегодня был таким молодцом. — Она нежно толкнула его на кровать. Шелк под ним был прохладным, а от свежего воздуха слегка заболели гениталии.

Он лежал и смотрел, как Далиа зажигает две свечи в канделябрах на стенах. Она протянула ему тонкую трубку с гашишем и стала в изножье кровати. Тени от пламени свеч играли у нее за спиной.

Лэндер почувствовал, что проваливается в эти бездонные глаза. Он вспомнил, как ребенком лежал на траве ясными летними ночами и смотрел в небо, внезапно обретавшее и ширь, и глубину. Он смотрел вверх до тех пор, пока «верх» не перестал существовать и он не начинал свое падение к звездам.

Далиа сбросила халат и стояла перед ним нагая. От этого зрелища Лэндера пробрало до костей, а дух захватило так, что он поперхнулся воздухом, как в самый первый раз. Груди у Далии были крупные, и их форма напоминала купол, а не ковш. И между ними пролегала ложбинка, даже когда они не были заключены в бюстгальтер. Соски ее становились темнее, отвердевая. Тело было пышное, но не отталкивающе полное. Его изгибы и линии так и играли в мерцании свеч.

Лэндер почувствовал сладкое волнение, когда она повернулась, чтобы взять с подставки над спиртовкой чашу с оливковым маслом, и световые блики пробежали по ее телу. Сев на него верхом, Далиа начала втирать теплое масло в его грудь и живот; груди ее при этом слегка покачивались. Когда она наклонялась вперед, ее живот слегка округлялся, потом втягивался опять, открывая черный треугольник. Волосы были густые и мягкие, похожие на черный взрыв. Казалось, они так и норовят поползти вверх по ее животу. Лэндер почувствовал, как они касаются его пупка, и, посмотрев вниз, увидел в черных завитках первые капли ее сока, блестевшие будто жемчужины в пламени свечи.

Он знал, что будет купаться в этом соке, что тот согреет ему мошонку, что на вкус он — как подсоленный банан.

Далиа набрала в рот теплого оливкового масла и стала делать Лэндеру фелляцию. Она слегка кивала головой в такт пульсации его члена, заглатывая его все глубже и глубже. Ее волосы тепло укрывали тело Лэндера.

И ее широко поставленные глаза, похожие на глаза пумы и полные лунного света, ни разу не оторвались от его лица.

Воздух в спальне содрогнулся от звука, похожего на ленивый раскат грома, пламя свечей заколебалось, но слившиеся воедино Далиа и Лэндер не заметили этого. Звук был самый обычный: ночной рейс реактивного самолета из Нью-Йорка в Вашингтон. «Боинг-727», набирая высоту, прошел в шести тысячах футов над Лэйкхерстом.

Этой ночью он нес на борту охотника. Им был плечистый мужчина в рыжевато-коричневом костюме, сидевшем у прохода чуть позади крыла. Когда стюардесса собирала деньги за проезд, он протянул 50 долларов, и она нахмурилась.

— У вас нет ничего помельче?

— Два места, — ответил он, указывая на грузного мужчину, спавшего в кресле рядом. — Он и я.

Пассажир говорил с акцентом, но с каким — этого стюардесса определить не могла. Она решила, что он либо немец, либо голландец. Она ошиблась.

Это был майор Дэвид Кабаков из Моссад Алия Бет, израильской секретной службы. Он надеялся, что у трех мужчин, которые сидели по другую сторону прохода, найдутся купюры помельче, иначе стюардесса может запомнить их. Надо было позаботиться об этом в Тель-Авиве, подумал майор. Посадка в аэропорту Кеннеди была слишком короткой, и они не успели разменять деньги. Оплошность, конечно, пустяковая, но и она раздражала Кабакова. Он дожил до тридцати семи лет лишь потому, что почти не совершал ошибок.

Рядом с ним, запрокинув голову, тихонько похрапывал сержант Роберт Мошевский. За весь долгий перелет из Тель-Авива ни Кабаков, ни Мошевский ни разу не подали виду, что знакомы с тремя мужчинами, сидевшими чуть сзади, хотя знали их долгие годы. Все эти трое были рыжеволосы, с обветренными лицами. Они носили неброские мешковатые костюмы и принадлежали к подразделению, которое в Моссад называлось «командой тактического вторжения». В Америке их назвали бы «ударной группой».

За трое суток, прошедших с тех пор, как Кабаков застрелил в Бейруте Хафеза Наджира, ему почти не довелось вздремнуть. Он знал: сразу же по прибытии в американскую столицу надо будет делать подробный доклад. Ознакомившись с добычей, привезенной им из рейда против руководства «Черного Сентября», и прослушав магнитофонную запись, Моссад тотчас же взялся за дело. В американском посольстве наспех провели совещание, после чего Кабакова отправили в командировку.

На тель-авивской встрече американских и израильских разведчиков было четко и ясно сказано, что Кабакова посылают в Соединенные Штаты, чтобы помочь американцам определить, существует ли реальная угроза, и установить личность террористов, если удастся их обнаружить. Официальное предписание было предельно ясным.

Однако руководство Моссад дало Кабакову и дополнительные указания, столь же недвусмысленные и категоричные: остановить арабов любыми средствами, какие он сочтет нужным применить.

Переговоры о продаже Израилю добавочных партий реактивных «фантомов» и «скайхоков» достигли критической точки, и арабское давление усилилось. В частности, благодаря нехватке нефти на Западе. Израилю позарез нужны самолеты. В тот день, когда над пустыней не пронесется ни один «фантом», вперед двинутся арабские танки.

Крупный акт насилия в пределах Соединенных Штатов может пошатнуть баланс сил в пользу американских изоляционистов. Помощь Израилю не должна обходиться американцам слишком дорого.

Ни в американском, ни в израильском внешнеполитических ведомствах не знали о трех мужчинах, сидевших позади Кабакова. Они вселятся в квартиру неподалеку от национального аэропорта и будут ждать его вызова. Кабаков надеялся, что в этом не возникнет нужды. Он бы предпочел тихонько разобраться со всем лично.

Надеялся он и на то, что дипломаты не станут совать нос в его дела. Майор не доверял ни дипломатам, ни политикам, и это недоверие отражалось в грубоватых чертах его умного славянского лица.

Он считал, что беззаботные евреи умирают в молодости, а слабые попадают за колючую проволоку. Он был дитя войны. Перед самым немецким нашествием Дэвид бежал с родителями из Латвии. Потом он бежал от русских. Его отец сгинул в Треблинке. Мать отвезла Давида и его сестру в Италию, и этот переезд убил ее. На пути в Триест ее поддерживал какой-то внутренний огонь, который давал силы, но вместе с тем выедал плоть.

Теперь, спустя тридцать лет. Кабаков видел эту дорогу в Триест как бы рассеченной по диагонали покачивающейся в такт ходьбе рукой матери. Она шла вперед, ведя его за собой, и ее локоть, похожий на острую кнопку, торчал из дыры в отрепьях. Он помнил лицо матери, которое, казалось, чуть ли не пылало во тьме, когда она будила своих детей. Первые рассветные лучи вползали в траншею, в которой они спали.

В Триесте она передала детей на попечение сионистского подполья, перешла через улицу и упала замертво в дверях какого-то дома.

В 1946 году Дэвид Кабаков с сестрой очутились в Палестине, и их бегство кончилось. В десять лет от роду он уже был солдатом и оборонял шоссе Тель-Авив — Иерусалим.

Провоевав двадцать семь лет. Кабаков лучше многих других знал, сколь ценен мир. Он не испытывал ненависти к арабам, но полагал, что любые попытки вести переговоры с ООП — пустая трата времени.