Когда она впервые сказала нам об этом, мы сразу почувствовали вызов в ее тоне. Поначалу мы не восприняли это всерьез. Трудно было в это поверить, и мы все были уверены, что это всего лишь шутка. Во-первых, ее избранником, как она сказала, был Алан Эрвин, тот самый Алан, который донес на Софи. И потом, у родителей Анны была хорошая ферма, немногим меньше, чем весь Вакнук. Алан же был сыном простого кузнеца и стать он мог только кузнецом, как его отец. Внешне он вполне подходил для этой работы – был высок и силен, но на этом все его достоинства кончались. Было ясно, что родители Анны не одобрят ее выбор, поэтому сначала мы не особенно беспокоились. Но, как оказалось, напрасно.

Каким-то образом она сумела уговорить мать и отца, и скоро мы узнали, что свадьба Анны и Алана – дело решенное. Это был гром среди ясного неба. Волей-неволей, а мы были причастны к происходящему, нас не могло не коснуться это событие, и, несмотря на нашу молодость, мы ясно представляли себе, чем все может кончиться. Первым попытался поговорить с ней Мишель.

– Анна, милая, это же безумие! Ты не должна этого делать, хотя бы ради себя самой! – пытался убедить он ее. – Ведь это все равно, что связать свою жизнь с… калекой. Подумай, мы все просим тебя! Подумай сама, к чему это может привести?!

– Я не дурочка! – злобно отозвалась она. – И уж будьте уверены, я хорошо подумала, прежде чем решиться на это. И думала больше, чем вы все! Поймите, я женщина! И я хочу выйти замуж и рожать детей! Я имею на это право! Вас трое, а нас, женщин, пятеро. Что же, по-вашему, две из нас так или иначе обречены на одиночество?! Никогда не иметь семью, своего дома?! Выходит, все равно две из нас должны выйти за нормальных. Я люблю Алана и хочу выйти за него!

– Нельзя этого делать! – терпеливо убеждал ее Мишель. – Наверняка мы не одни такие. Где-то должны быть еще… Может быть, не в нашей округе… Если бы ты немножко подождала…

– Почему я должна ждать? Я могу так прождать годы, прождать всю мою жизнь! Я нашла Алана, уже нашла, а вы хотите, чтобы я черт знает сколько ждала человека, который, может быть, вообще никогда не появится! И кого, быть может, я возненавижу вместо того, чтобы полюбить, если он даже и придет! Так вот, знайте: этого не будет, потому что я так не хочу! Не моя вина в том, что я не такая, как все. Но у меня, как и у всех, есть право жить! Конечно, мне будет нелегко. Но неужто вы думаете, что мне будет легче жить вот так, как сейчас? День за днем, год за годом быть одной… Допустим, вы трое женитесь на трех из нас, а что станет с двумя оставшимися? Они будут и не со всеми остальными, но и не с вами – они… Для них вообще не будет места! Так что же, по-вашему, они должны просто… просто исчезнуть?! Это у тебя, Мишель, неладно с мозгами! Ты сам разучился думать, вернее, все вы. Я-то хоть знаю, чего хочу и что мне делать, а остальные даже ведь не думали об этом, потому что никто из вас не влюблялся, кроме Розалинды и Дэвида. Вы просто еще не сталкивались с тем, с чем столкнулась я…

Кое в чем она была права. Но если мы и не решили всех проблем, с которыми нам предстояло столкнуться, мы хорошо представляли себе все сложности, с которыми сталкивались уже, причем сталкивались постоянно, изо дня в день.

Подсознательно мы надеялись когда-нибудь избавиться от необходимости постоянно лгать, притворяться. Как? Когда это произойдет? Мы не знали. Но одно мы знали твердо – брак с «нормальным», вообще любое близкое соприкосновение с НОРМОЙ, станет для любого из нас невыносимой мукой. Наше теперешнее положение, наша жизнь в домах с родными и близкими – все это было очень тяжело. Но жить как… как муж с женой с тем, кто не умеет говорить, стало бы просто невыносимым. Во-первых, любой (или любая) из нас все равно был бы более близким всем нашим, чем «нормальному», с которым он (или она) жил. Этот брак неизбежно вылился бы в видимость брака, где люди были бы разделены даже больше, чем говорящие на разных языках. Это было бы несчастьем, пародией на близость, это вылилось бы в постоянную боязнь выдать себя, ненароком оговориться. А ведь мы знали, что подобные оговорки неизбежны.

Другие люди казались нам такими скучными, такими ограниченными по сравнению с нами… Разве может «нормальный» понять, что значит думать вместе, если на языке слов это даже звучит как-то нелепо? И как он может понять, что два мозга могут сделать то, что никогда бы не смог один. Нам же не нужно подбирать слова: даже если бы мы в разговоре и захотели скрыть что-то друг от друга, в чем-то притвориться, вряд ли у нас это получилось. Мы не могли даже как-то неверно понять друг друга, так что же могло выйти, если бы один из нас привязался бы к «нормальному», который, в лучшем случае, может лишь смутно угадать, что чувствует близкий ему человек? Нет, ничего не могло тут выйти, кроме изнурительной замкнутости, невыносимого притворства. И все это неизбежно бы закончилось роковой оговоркой… Несколькими незначительными, случайно сорвавшимися с языка словами, которые постепенно начинали бы вызывать все большее подозрение, и тогда…

Анна понимала все это не хуже нас. Но сейчас она предпочитала обманывать себя. Желая подчеркнуть незыблемость своего решения, она перестала вступать с нами в контакт, не отзывалась на обращения. Но мы так и не знали, совсем она «закрылась» от нас или продолжает слушать, не вступая в разговор. Мы склонились ко второму и поэтому даже не рисковали обсуждать между собой создавшееся положение. Да и что в самом деле мы могли предпринять? Лично я ничего не мог придумать, Розалинда тоже была в растерянности.

За шесть лет из нескладного подростка Розалинда превратилась в высокую, стройную девушку. Она была очень красива, черты ее лица были правильными и привлекательными. Но что гораздо важнее – она была очень женственна. Мягкость и женственность проявлялись во всем, что она делала: в манере держаться, разговаривать… Для многих парней эта женственность была приманкой, они принимали ее за кокетство и лезли к ней со своими ухаживаниями. Но она могла быть с ними приветлива – и только… У нее был какой-то внутренний способ защиты. Не знаю как, но она умела очень быстро отгородиться от приставаний – отгородиться внутри и каким-то образом дать почувствовать это ухажерам… Так или иначе, все они очень быстро оставляли ее в покое, словно натыкались на какую-то неодолимую, хотя и невидимую преграду. Для нее, быть может, близкие отношения с кем-то из «нормальных» были невозможными, неприемлемыми… Наверно, поэтому случившееся с Анной было для нее гораздо большим потрясением, чем для остальных наших.

Мы встречались с ней редко, всегда украдкой, и я думаю, никто, кроме наших, не догадывался об этих встречах. В те редкие часы, когда мы могли любить друг друга, нас никогда не покидал привкус горечи, никогда не оставляла мысль: сумеем ли мы когда-нибудь быть вместе открыто, не таясь? История с Анной усилила эту горечь – сама мысль о браке с НОРМОЙ для нас обоих была невыносимой.

Единственным человеком, у которого я мог попросить совета, был дядя Аксель. Как и все в округе, он знал о предстоящей свадьбе. Но он не знал, что Анна была одной из наших. Когда я сказал ему об этом, он помрачнел. Подумав, он сказал:

– Нет, Дэви. Это никуда не годится. Вы все правы, и я предвидел, что когда-нибудь дело дойдет до этого, хотя и надеялся, что как-нибудь обойдется. Теперь же, готов поклясться, вы все ее с места не сдвинете. Ведь так, мальчик? Иначе бы ты не пришел ко мне с этим?

– Она и слушать нас не хочет, – кивнул я. – Больше того, она нам не отвечает… Сказала, что с этим покончено. Она не хочет больше отличаться от… нормальных – так и сказала. Это была первая ссора у нас… В конце концов она сказала… сказала, что ненавидит нас всех! На самом деле это, конечно, не так… Просто она очень хочет выйти за Алана – так хочет, что не может и думать о каких-то помехах. Она… она словно ослепла, или… Ну, в общем, она даже не хочет себе представить, что из этого может получиться. И я просто не знаю, что нам теперь делать…

– А есть хоть один шанс, что она все-таки сумеет жить с… с нормальным? Или об этом нечего и говорить? – спросил Аксель.

– Мы уже думали об этом, – сказал я ему. – Она может, конечно, не отвечать нам, что она сейчас и делает. Ну, это, как если бы ты отказался разговаривать. Но долго она так не вытянет, ведь невозможно хранить обет молчания всю жизнь! Она никогда не сможет заставить себя стать «нормальной». Это просто невозможно! Мишель говорит, что это будет примерно так, как если бы она притворялась, что у нее только одна рука из-за однорукости своего мужа… Нет, ничего у нее не получится, дядя, поэтому я и пришел к тебе…