на пути. Значит, власть господина Ниу перешла к его жене, тогда вполне понятно ее необычайное могущество. «А нет ли в семье еще кого-нибудь, склонного к насилию? — подумал Сано. — Масахито внешне очень похож на отца. Но если и внутренне, то подозрение снимается, убийства Нориёси, Юкико и Цунэхико предполагают ясный ум и холодную расчетливость».

— За что вас наказали?

— За то, что не послушалась мачехи и пробралась в комнату Юкико. За то, что разговаривала с вами.

«Значит, я правильно сделал, что сюда приехал», — отметил Сано.

— Она не хочет, чтобы я кому-нибудь рассказала, что читала дневник Юкико.

Сано в азарте подался вперед: «Вот она улика! От самой Юкико».

— И что там было? — спросил он равнодушно, боясь спугнуть удачу.

Мидори поплотнее закуталась в плащ.

— Ну... Юкико писала о собирании светлячков, о церемонии посвящения в мужчины Масахито.

Она подробно рассказала и о том событии, и о другом, радуясь вниманию Сано. Исиро слушал вполуха, поглядывая на тропу, где могли появиться монахи-стражники.

— Я не нашла в дневнике имени Нориёси, — сказала Мидори. — Огю не упоминается ни разу! И я знаю, почему Юкико не торопилась замуж. Она всегда говорила, что девушка должна ждать, пока ей подберут подходящую партию. Кроме того, где она могла познакомиться с Нориёси? Она никогда не выходила из дома без компаньонки, тем более вечером. — Мидори озадаченно взглянула на собеседника. — Только однажды...

Сано порадовался тому, что позволил ей болтать без умолку.

— Это было в тот день, когда она пропала? Вы знаете, куда и зачем она пошла?

Ответ разочаровал.

— Нет. Это было в прошлом месяце. В ночь полнолуния. Я не видела, как она уходила. Видела только, как вернулась на рассвете. Жаль, что не удалось прочесть дневник до конца — мачеха помешала.

Значит, после ночной вылазки Юкико прожила месяц. Поездка опять становилась бессмысленной. Сано предпринял отчаянную попытку ее оправдать и пошел напролом:

— В Эдо вы сказали, будто располагаете доказательством того, что Юкико убили. Вы вычитали это из дневника? Он у вас с собой? Покажете?

Мидори беспомощно пожала плечами.

— Мачеха порвала дневник. Да и зачем он вам? Я же сказала, из него следует, что Юкико не знала Нориёси. Поэтому она не могла совершить вместе с ним синдзю. Разве этого не достаточно? Разве теперь нельзя заняться поисками того, кто ее убил?

— Нельзя, к сожалению. — Сано вскочил и сделал два быстрых шага по тропинке, чтобы девушка не увидела его перекошенного лица.

Каким трагически напрасным оказалось путешествие! Единственное, что удалось узнать, — Юкико не упоминала имени художника в дневнике, который больше не существует. От злости — нет, не на Мидори, хотя та и запутала его, на самого себя — у Сано сдавило грудь. Он глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, повернулся к ней и мягко спросил:

— В дневнике было еще что-нибудь?

Мидори вдруг съежилась и устремила взгляд в землю.

— Нет. Ничего, — промямлила она.

Сано понял: девушка лжет. Что-то она скрывает. Что-то очень важное для расследования. Он опустился на корточки.

— Даже то, что сейчас кажется неважным, может позднее оказаться полезным. Если вы хотите, чтобы я нашел того, кто убил вашу сестру, расскажите мне все.

Молчание.

— Ну же, барышня Мидори!

Она вздохнула и упрямо посмотрела ему в глаза.

— Это не имеет никакого отношения к смерти Юкико, — отрезала она. — Это касается нашей семьи.

«Ей и в голову не приходит, что Юкико убил кто-то из родственников», — сообразил Сано.

Внезапно Мидори отпрянула. Глаза зарыскали по лицу Сано в поисках спасительного намека.

Сано заколебался, говорить или не говорить правду: девушка и так настрадалась. Но истина требует жертв. Мидори движет чувство верности, которое обязывает хранить домашние тайны. Придется пробиться через эту броню.

— Ваши семейные дела, возможно, связаны со смертью Юкико, — осторожно сказал он.

Мидори до крови прикусила обветренную губу. Облизнув ранку, она заговорила бесцветным, монотонным голосом:

— За день до исчезновения Юкико написала, что не знает, как поступить. «Заговорить — значит предать, — было сказано в дневнике. — Промолчать — грех». Я перебрала в уме тех, кого она могла иметь в виду... — Мидори запнулась. — Скорее всего это Масахито.

«Ага! Молодой господин Ниу. Подвергался шантажу Нориёси. Находился под влиянием сестры, остро реагирующей на неблаговидные поступки. Взять хотя бы историю со светлячками. Умный, во всяком случае настолько, чтобы сфабриковать синдзю. Не исключено, что агрессивный, как отец. Сын могущественной дамы, способной использовать влияние, чтобы защитить его перед законом. И наконец, вспыльчивый. Такой мог пойти на убийство, чтобы избежать разоблачения». Сложилась логическая цепочка, в которой не хватало последнего звена.

— Что Юкико знала о Масахито, барышня Мидори?

Девушка печально покачала головой:

— Не имею понятия. Все, что Юкико написала... — Она нахмурилась, припоминая, и просветлела. — Она написала: «За то, что Масахито сделал, полагается смерть не только ему, но и нам. Семья должна разделить с ним всю тяжесть наказания, потому что так предписывает закон». Мысль о смерти внушала ей ужас. Но Юкико была готова умереть, лишь бы не жить в позоре, потому что это долг самурайки. А долг, она считала, превыше верности семье. Она хотела разоблачить Масахито и обречь нас на ту же страшную участь, что и его.

Мидори задумалась. Сано понял о чем.

— Потом в комнату вошла мачеха, и дальше я не дочитала, — сказала Мидори. — Я не знаю, что сделал Масахито, но, видимо, что-то очень плохое.

Сано попробовал догадаться, что именно натворил молодой господин Ниу.

Самурай не подчиняется законам, по которым живут простолюдины. Обычно ему позволяют совершить сеппуку — ритуальное самоубийство — вместо того, чтобы казнить за совершенное преступление. Только за деяния, связанные с бесчестьем, его лишают статуса и судят как простолюдина.

«Неужели поджог? — подумал Сано. — Или измена? Во всяком случае, такое, что вынудило Ниу лишить жизни не только сестру, но и Нориёси с Цунэхико».

— Это он убил ее, да? — спросила Мидори. — Боялся, что она его выдаст?

Желая сохранить объективность, Сано сказал:

— Может, и нет. Ведь нам неизвестно, что узнала Юкико. Может, она что-то неправильно поняла.

В глазах Мидори вспыхнула и погасла надежда. Она провела пальцами по бритому черепу.

— Нет. Юкико была уверена в преступлении Масахито, иначе она не стала бы писала. Перед исчезновением она была сама не своя.

Мидори подтянула колени к груди, упершись голыми пятками в ствол. Сано пронзила жалость к этой изнеженной дочке даймё, которую услали в ненавистное ей место, обрекли на лишения и рабский труд. Такова была судьба многих девушек, но с одной страшной разницей. Девушки, проданные в публичные дома или насильно выданные замуж, могли утешаться тем, что мучаются во имя родных. У Мидори не было подобного утешения. В том числе и по вине Сано. Он принес девушке много горя. Ему очень хотелось, чтобы дело приняло другой оборот. Однако виновен Масахито или нет, большой роли не играло. Когда