Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ отлично помнилъ, что совершается нѣчто самое страшное въ жизни — убійство, но не мысль даже, а одинъ довлѣющій инстинктъ бросалъ его впередъ, чтобы помочь своимъ товарищамъ одолѣть врага и поскорѣе окончить этотъ ужасъ. Онъ весь былъ напруженъ, взволнованъ до послѣдняго предѣла и никакой боязни не ощущалъ, вѣрнѣе — забылъ о ней.

Наконецъ, и онъ былъ выпертъ впередъ и лицомъ къ лицу очутился съ дороднымъ красногвардейцемъ.

Тотъ безтолково топтался у стѣны. Юрочкѣ бросились въ глаза его выпиравшіяся впередъ и опускавшіяся колѣни, и онъ надрывнымъ, прерывистымъ, фальцетовымъ голосомъ что-то отчаянно кричалъ, видимо, молилъ о пощадѣ и даже въ полутьмѣ передъ Юрочкой мелькнуло его искривленное судорогами, побѣлѣвшее, какъ бумага, лицо.

Все это — весь ужасъ человѣка передъ лицомъ смертельной опасности, мольбы о пощадѣ Юрочка понялъ послѣ, а въ то мгновеніе онъ въ азартѣ, зацѣпивъ кого- то сзади прикладомъ, со всей силой ударилъ красногвардейца въ животъ.

Штыкъ, задержавшись слегка на одеждѣ, прорвалъ ее и погрузился въ мягкое тѣло.

Среди криковъ и суматохи Юрочка различилъ даже трескъ раздираемой ткани.

Красногвардеецъ охнулъ и сразу сѣлъ на полъ съ выпученными, безсмысленными глазами и со вскинутыми вверхъ трепещущими руками...

У Юрочки мелькнуло въ головѣ сознаніе, что онъ убилъ этого человѣка и его удивило, что произошло это такъ легко и просто...

Какъ въ сумбурномъ снѣ или въ сильномъ опьяненіи, онъ запомнилъ дрожащія въ воздухѣ черныя руки съ растопыренными пальцами и недоумѣвающіе глаза...

Юрочка поспѣшно, съ отвращеніемъ вырвалъ штыкъ, а красногвардеецъ свалился на полъ.

«Отчего у него черныя руки?» — мелькнуло въ головѣ Юрочки, когда въ то же мгновеніе толпа партизанъ вытѣснила и выперла его вмѣстѣ съ собою въ коридорчикъ, и онъ въ общемъ потокѣ, со всѣхъ сторонъ подталкиваемый и тѣснимый, цѣпляясь штыкомъ своей винтовки за чужіе штыки, неожиданно очутился у лѣсенки въ нѣсколько ступенекъ.

Тутъ лежалъ трупъ.

Юрочка чуть не упалъ, едва успѣвъ перепрыгнуть черезъ трупъ и черезъ ступеньки, и очутился на тѣсномъ дворикѣ.

Уже свѣтало.

Вправо и впереди былъ молодой садикъ, обнесенный полусломаннымъ жердянымъ заборомъ, слѣва какая-то жилая деревянная постройка съ окнами.

Въ садикѣ и дворѣ кучка партизанъ въ рукопашную расправлялась съ настигнутыми и прижатыми здѣсь красными.

Передъ Юрочкой, подавшись всѣмъ корпусомъ впередъ, легкими саженными прыжками бѣжалъ гигантскаго роста, широкоплечій партизанъ.

Ударомъ штыка въ спину онъ въ одно мгновеніе уложилъ оглядывавшагося и отчаянно, бабьимъ голосомъ кричавшаго красноармейца, одѣтаго въ новый, рыжій, короткій полушубокъ и въ вывороченную на изнанку мѣховую шапку съ наушниками.

Его лицо было точно намазано мѣломъ.

И пока Юрочка, не отдавая себѣ отчета, подбѣгалъ къ гиганту, тотъ энергичнымъ, видимо, привычнымъ движеніемъ высвободилъ глубоко вошедшій въ тѣло штыкъ и, молніеносно перевернувъ винтовку, вторымъ страшнымъ ударомъ раскроилъ черепъ другому красному.

Тотъ, какъ куль съ мукой, сильной рукой сброшенный съ воза, отъ удара шага три просунулся впередъ и, судорожно подрыгивая мускулами ногъ и загребая мерзлую землю руками и носками сапогъ, съ прильнувшимъ къ самой землѣ лицомъ, вытянулся во весь ростъ.

Изъ груди гиганта вырвалось злобное звѣриное рычаніе.

Юрочка на мгновеніе онѣмѣлъ и остановился.

Партизанъ круто повернулся, озираясь по сторонамъ, какъ ястребъ,высматривающій добычу.

Тонкое, красивое и юное лицо его было ужасно.

Сбитая на самый затылокъ сѣрая папаха открывала высокій, удивительно бѣлый лобъ и придавала всей его сильной, стройной, подобранной фигурѣ въ сѣрой шинели съ подоткну- тыми за поясъ полами и въ новыхъ синихъ съ красными лампасами шароварахъ, закончен-ный молодецкій видъ. Изъ-за прикушенныхъ перекосившихся губъ хищно блеснули два ряда ровныхъ и бѣлыхъ, какъ снѣгъ, зубовъ, въ темныхъ, огневыхъ глазахъ подъ высоко препод-нятыми густыми бровями выражались неумолимая свирѣпость и неукротимая отвага.

Внушительная, легкая фирура и грозное лицо партизана вселили въ сердце Юрочки невольный страхъ и восхищеніе.

Мгновеннымъ взглядомъ окинувъ дворъ и садъ, въ которыхъ валялись тѣла убитыхъ красныхъ, и, видимо, убѣдившись, что здѣсь дѣлать уже нечего, онъ крикнулъ: «Господа, впередъ, за мной!» и бросился по деревяннымъ свѣже сломаниымъ ступенькамъ обратно въ вокзальчикъ, а оттуда по корридорчику на узкую досчатую платформу.

Юрочка и бывшіе въ дворѣ партизаны побѣжали вслѣдъ за нимъ

На платформѣ еще шла борьба.

Притиснутая къ стѣнѣ кучка опомнившихся красногвардейцевъ безпорядочными выстрѣлами отбивалась отъ насѣдавшихъ со всѣхъ сторонъ партизанъ, разстрѣливавшихъ ихъ почти въ упоръ.

На платформѣ, какъ и во всѣхъ комнатахъ вокзальчика, валялись груды труповъ, ползали и стонали раненые, раздавались звѣриные крики ярости, ругань и мольбы.

Партизанъ-гигантъ ударомъ штыка въ грудь съ разбѣга уложилъ одного краснаго и, упругимъ движеніемъ отскочивъ сразу на нѣсколько шаговъ назадъ, прицѣливаясь, крикнулъ:

— Да живѣе же кончай, братцы, живѣе, живѣе! А-то васъ всѣхъ перестрѣляютъ!

Партизаны еще энергичнѣе насѣли.

Дружно грохнуло и вразнобой затрещало еще нѣсколько выстрѣловъ. Еще и еще...

Окровавленные люди, кто ругаясь, кто прося пощады, падали.

Молча, стиснувъ зубы, ихъ приканчивали прикладами и штыками.

Юрочка онѣмѣлъ отъ ужаса и блѣдный, въ забытьи стоялъ, опустивъ винтовку штыкомъ до пола.

Съ поля, изъ-за полотна дороги съ группой партизанъ возвратился самъ Чернецовъ, преслѣдовавшій красныхъ, ночевавшихъ въ другихъ строеніяхъ станціи.

Одновременно другой отрядъ Чернецова, напавшій на стоявшій на путяхъ эшелонъ красныхъ, частью перебилъ, частью разогналъ, а поѣздъ съ двумя паровозами, съ пушками, пулеметами, съ провизіей и награбленными у населенія вещами привелъ съ собой.

Розовато-красное солнце въ морозномъ легкомъ туманѣ не успѣло и на полъ аршина подняться надъ землей, какъ бой былъ конченъ.

У партизанъ потери выразились въ количествѣ семерыхъ легко-раненыхъ.

Юрочку удивило то, что трупы убитыхъ и пролитая человѣческая кровь своихъ же русскихъ и въ такомь изобиліи, что и ему, и всѣмъ приходилось шагать черезь убитыхъ и лужи, не произвели теперь на него того тягостнаго впечатлѣнія, какъ вчера, за то онъ, какъ и Чернецовъ и всѣ въ ихъ отрядѣ, испытывалъ невыразимую, духъ захватывающую, горделивую радость и счастіе отъ сознанія одержанной побѣды.

Каждый въ груди своей точно носилъ какой-то большой клубокъ торжества, всѣ точно летали, а не ходили, у всѣхъ были довольныя, свѣтящіяся весельемъ лица.

Всюду слышался радостный говоръ и звонкій, облегчительный смѣхъ.

Одно только глубоко царапнуло Юрочку по сердцу и какъ досадливо жужжащая и кружащаяся передъ