Старшего врача, просто-таки одержимого энтузиазмом.

И как только диагностам удавалось наблюдать за ходом операции, непосредственно в них не участвуя, предлагать альтернативные варианты процедур, снабжать подчиненных поэтапными инструкциями? Конвей этого не понимал, ему это казалось почти невозможным.

Между тем часы текли, и Конвей исправно исполнял свои почти невозможные обязанности — сновал от Ярренса к Эдальнету, а от него — к Хоссантиру, не забывал взглянуть и на процесс изъятия органов у покойного ФРОБа восемнадцатого — а дело это требовало ювелирной точности, по сложности не уступало пересадке. Не всё ему нравилось, но он большей частью молчал и советы давал только тогда, когда о них просили. Все троё Старших врачей справлялись с работой недурно, Конвей уделял им своё внимание поровну, но всё же с наибольшей тревогой наблюдал за Хоссантиром. Именно у его пациентки могли возникнуть самые серьезные осложнения.

И они возникли — на пятом часу операции. К этому времени уже была завершена ликвидация последствий черепно-мозговой травмы и произведено восстановление целостности артерий у ФРОБа под номером три и полным ходом шла пересадка конечностей. ФРОБу десятому трансплантировали органы абсорбции и купировали явления декомпрессии и теперь приступили к длительной микрохирургии, связанной с трансплантацией конечностей. Посему Конвей, естественно, вернулся к операционной раме, у которой священнодействовал Хоссантир — в данный момент он приступил к начальному этапу пересадки сердца.

И вдруг из операционной раны с бесшумным взрывом хлынула худларианская кровь.

Хоссантир издал непереводимый звук. Зажатые в его верхних конечностях инструменты с длинными рукоятками невероятно медленно двигались в залитом кровью операционном поле. Его ассистент, действия которого разнервничавшемуся Конвею тоже показались ужасно медлительными, тампонировал рану, но никак не мог найти кровоточащий сосуд. Конвей был приучен к тому, чтобы в таких экстренных ситуациях не медлить. Он и не медлил. Он с места сдвинуться не мог.

Его руки, его несуразные пятипалые землянские, совершенно чужие руки, жутко дрожали. А его размноженное сознание отчаянно пыталось понять, как унять эту дрожь.

Он знал: такое случается с медиками — реципиентами чересчур большого числа мнемограмм. Однако подобное не должно было слишком часто происходить с доктором, метившим в диагносты. Конвей отчаянно пытался призвать к порядку разбушевавшиеся фрагменты своего разума. Он мысленно призывал на помощь О'Мару, который терпеть не мог особ, мыслящих неупорядоченно. Он вспоминал об инструктаже Главного психолога — тот говорил о том, что собой представляют мнемограммы, и, что самое главное — о том, чего они собой не представляют.

Каковы бы ни были субъективные ощущения Конвея, его разумом не до конца овладели чужеродные личности, обитавшие в его сознании. Просто-напросто его человеческий разум впитал колоссальный объем инопланетянской информации и обрел возможность этой информацией пользоваться. Но убедить себя в этом Конвею было страшно трудно, притом что все медики — доноры полученных им мнемограмм наперебой засыпали его собственными идеями о том, как поступить в теперешней экстренной ситуации.

Все идеи были хороши — в особенности те, что были высказаны мельфианским и тралтанским гостями сознания Конвея. Однако для претворения этих идей в жизнь требовались клешни ЭЛНТ или передние конечности ФГЛИ, а не человеческие пальцы, а Конвей жаждал ринуться в бой, наделенный неадекватным органическим оружием.

Мельфианин, ассистент Хоссантира, который, как, впрочем, все и вся около операционного стола, был напрочь забрызган кровью, торопливо протараторил:

— Я ничего не вижу. Лицевая пластина...

Одна из сестер поспешно протерла лицевую пластину шлема мельфианина в области глаз, но брызги крови снова её залепили. Мало этого — кровью залило и лампочки, которыми были оборудованы введенные в рану инструменты.

Шлем Хоссантира был целиком прозрачен, кровью залило только его переднюю часть. Взглянув на Конвея глазом, расположенным на затылке, тралтан сказал:

— Нам нужен ассистент, Конвей. Не могли бы вы предложить... — Хоссантир умолк, заметив, как дрожат руки у Конвея. — Вам плохо?

Конвей медленно сжал кулаки — ему любые движения сейчас казались невыразимо медленными — и ответил:

— Это пройдет.

И добавил про себя: «Надеюсь».

Между тем оккупанты сознания Конвея униматься не желали. Он всеми силами пытался прислушиваться только к кому-нибудь одному из них, стараясь руководствоваться принципом «разделяй и властвуй», но и это не помогало. Все до одного доноры мнемограмм лезли с терапевтическими и хирургическими советами, и все эти советы были небесполезны в сложившейся ситуации, и каждый из них требовал немедленной реакции. Не проталкивалась и не лезла вперед единственная гостья разума Конвея — случайно попавшая туда гоглесканка Коун, но от этого никакого толку не было. Однако почему-то именно в этот уголок неудержимо тянуло разум Конвея, к этой робкой, но мужественной инопланетянке. Казалось, он тонул и пытался ухватиться за край некоего психологического плота.

Присутствие личности Коун было совсем не похоже на резкие, интенсивные, искусственно усиленные впечатления, возникавшие вследствие наличия мнемограмм. Конвей обнаружил, что сосредоточился на запечатленном его сознанием отпечатке памяти малютки гоглесканки, хотя Коун при виде такого числа странных, пугающих созданий, сгрудившихся возле операционного стола, была бы близка к панике. Но что интересно: в памяти гоглесканки остались и сведения о работе Конвея в госпитале, которые он невольно передал ей во время случайного телепатического обмена на Гоглеске. В некотором роде Коун была подготовлена к такому зрелищу. Кроме того, она принадлежала к расе индивидуалистов, старательно избегавших и контакта с другими существами, и их влияния.

Гораздо более других гостей сознания Конвея Коун знала, как игнорировать чужое поведение и мнение.

Руки Конвея мгновенно перестали дрожать, безудержный гомон инопланетных медиков у него в мозгу стих и превратился в еле слышный шепот, на который можно было и наплевать при желании. Конвей громко постучал по панцирю мельфианина — ассистента Хоссантира.

— Прошу вас, отойдите и оставьте инструменты на месте, — распорядился он и, обратившись к Хоссантиру, добавил:

— Кровотечением залито все операционное поле, увеличители изображения и источники света на инструментах. Кровью забрызгивает и лицевые пластины наших шлемов при непосредственном приближении к пациентке. Мы должны...

— Отсосы не работают, Конвей, — прервал его Хоссантир. — И не заработают, пока кровотечение не будет остановлено в месте его источника. Но мы не видим источника!

— ..использовать сканеры, — спокойно продолжал Конвей, сжав в пальцах рукоятки зажима, приспособленные для клешней мельфианина, — длинные полые конусы, — ваши глаза и мои руки.

Наблюдать за операционным полем естественным путем было невозможно, поэтому Конвей предложил Хоссантиру воспользоваться двумя сканерами, расставленными как можно дальше один от другого и под таким углом, чтобы можно было видеть операционное поле сразу в двух ракурсах.

Тем самым можно было добиться точного стереоскопического изображения. Конвей намеревался работать вслепую, руководствуясь комментариями Хоссантира, который подсказывал бы ему, куда продвинуть зажим. Как только Конвей доберется до источника кровотечения, он зажмет кровоточащий сосуд, а дальше все пойдет обычным путем. Хоссантиру предстояло пережить несколько неприятных минут; он должен был смотреть на дисплеи сканеров всеми четырьмя глазами сразу, невообразимо раскосив их в стороны. Конвей извинился перед тралтаном за то, что тому на некоторое время придется отвлечься от непосредственного участия в операции, чтобы и сканеры, и прозрачный колпак его шлема не забрызгала кровь.

— Наверное, косоглазым останусь, — вздохнул Хоссантир, — ну да ладно, это ничего.

Никому из alter ego Конвея мысль о косом четырехглазом слоноподобном тралтане смешной не