— Почему обязательно во Христе, мы иудеи, — возражал тот.

— Христос всех спасёт.

— Для язычников Христос был откровением, а для евреев — одним из многих повторивших то, что было сказано задолго до него.

— Ничего, и вас тоже спасёт. Как сказала, так будет.

Рабинович стал сторониться соседей, но однажды, после очередного теракта в недоумении проговорил:

— До каких же пор? Каждый день только и слышишь: «убили, ранили». Почему не отвечаем, не показываем арабам, чего можно, а чего нельзя. Что думает наше правительство?

— Правильно. Всё правильно, не нужно отвечать злом на зло, — авторитетно заявила Эльза.

— Но нас убивают!

— Ну и что, надо терпеть. Христос терпел и нам велел.

— Нас убивали две тысячи лет, и только сейчас, имея своё государство, мы можем, наконец, защищаться. Немцы убивали евреев, а не литовцев, не украинцев. В Виннице, на месте, где закопали моего деда с семьёй его старшего сына, долго земля шевелилась…, соседи потом рассказывали.

— Я знаю, у нас тоже евреи жили.

— Знаете! Со стороны видели! Раз уж вы сюда приехали, поинтересовались бы нашей историей.

— Надо терпеть, — наставительно повторила Эльза.

— Терпеть! А где ваше смирение? Сами то-не очень терпите, по пустякам рычите на мужа.

— Много слышите, — язвительно поджала губы соседка.

— Уши есть, слышу.

— Вы шовинист! — Злобно выкрикнула она.

— А вы — невежественная дура. Невежественный человек может чему-нибудь научиться, а дурак не знает и знать не хочет.

— Да не знаю и не хочу знать. А мнение своё говорить буду. И вы мне рот не заткнёте! Скандалист!

На следующее утро с ужасом услыхав по радио о взрыве в Тель-авивской дискотеке, Давид спросил Эльзиного мужа:

— Сколько еще потребуется жертв, чтобы наше правительство проснулось, наконец?

— Об этом можно говорить, но зачем вы вчера оскорбили мою жену?

— Это она меня оскорбила, я никогда не был шовинистом. Что же касается «невежественной дуры» так это всего лишь констатация факта.

Потом по радио слышал: после взрыва в дискотеке девушка — полицейская собирала с окровавленного асфальта пудреницы, зеркальца, рюкзачки в виде зайчиков, медвежат. Собирала и плакала. Было двадцать убитых и ещё больше настолько искалеченных детей, что непонятно, не лучше ли быть убитым. У репатриантов из России в семьях один-два ребёнка. Невозможно об этом думать. Террорист подошёл к одной из девочек вплотную, она погибла мгновенно. Что, он именно её выбрал в качестве первой из семидесяти обещанных ему в раю девственниц? Погиб и мальчик, который долго болел полиомиелитом, в Израиле его вылечили, поставили на ноги, и он везде хотел успеть, наверстать упущенное. Какой смысл говорить теперь о помощи близким, вроде того, что телефонная компания будет выдавать родителям бесплатные карточки; одну из мам возьмут на работу врачом, если она сдаст соответствующий экзамен; раздают билеты на концерт, тоже бесплатно. Не могу этого слушать — выключаю радио. Невозможно помочь. В том же теракте погиб солдат, в Ташкенте он учился в иешиве, а здесь пошёл в боевые части и погиб при первом увольнении. Только и осталось от него — раскладушка и несколько книг.

Друзья из России спрашивают: «Почему вы вцепились в эту землю, ехали бы в Биробиджан, там места много, и автобусы не взрывают. Дальний Восток, Ближний Восток, не всё ли равно». Но Биробиджан не имеет к нам никакого отношения, точно так же, как и Уганда. Хаим Вейцман — будущий первый президент Израиля, на вопрос английского лорда Бальфура о причине организовать государство в Уганде, ответил:

«Разве вы были бы готовы покинуть Лондон, если бы вам предложили Париж?» — «Но ведь Лондон столица моего государства», — возразил Бальфур. «-Иерусалим, — заявил Вейцман, — был столицей нашего государства, когда Лондон был ещё болотом».

Вот и Эльзин муж недоумевает:

— Стоит ли из-за клочка земли на Храмовой горе тягаться с арабами.

— Мы начинались здесь, на Храмовой горе Авраам заключил завет со Всевышним на все времена.

— Но Исмаил ведь тоже сын Авраама, — замечает сосед.

— Да, но перед смертью наш общий праотец дал подарки детям Агари, Исмаилу в том числе, и отослал их за пределы Палестины. Главное знать, для чего мы здесь.

Когда Шарон поднялся на Храмовую гору, заявив тем самым о наших исторических правах, я уже тогда знал — он станет премьер-министром. У каждого народа есть своё место на земле — и мы не былинка, летящая по ветру.

— Ради мира можно поступиться и историческими владениями, — пожимает плечами муж Эльзы.

— Поступиться нельзя, Иерусалим не только физическая данность, но и духовная. Да и кто это вам сказал, что будет мир? Сколько войн арабы затевали с сорок восьмого года, на второй день существования Израиля и по сегодняшний день? Это вам ни о чём не говорит? Они не успокоятся, пока мы здесь. Да и о каком мире может идти речь, если не будет того, что нас объединяет. Две тысячи лет евреи в рассеянии молились, обратившись в сторону Иерусалима, Храмовой горы.

Трудно предвидеть, на что откликнется душа человека. Здесь, недалеко, на соседней улице живёт семья, тоже из Вильнюса. Чистокровные русские, приехали по зову сердца. Случайная и не случайная история. Матёрый кэгэбешник, назвавший из любви к Ленину своего сына Володей, отдал мальчика в еврейскую школу. Других школ поблизости не было, к тому же тамошние учителя славились своими выпускниками — математиками. Можно представить, как относились дети, родители которых сидели по статье «политических», к сыну известного работника особого отдела. Случилось непредвиденное: появился у Володи интерес к иудаизму и стал он самым убеждённым иудеем в той школе. А когда получил аттестат зрелости, пошёл не на математический факультет, а прямиком — в иешиву. Отец, спасая сына от еврейской заразы, посодействовал чтобы его поскорей забрали в армию. Сколько издевательств претерпел правдолюбивый, думающий новобранец. Ну, никак не мог вписаться в гласный и негласный армейский устав. Однажды, его лежащего с температурой сорок градусов, старшина пытался поднять в строй пинками сапога.

Взвился в Володе инстинкт человеческого достоинства, набросился он на своего мучителя. А дальше или трибунал или диагноз психбольного. Вмешался отец, положили в психушку, и комиссовали. Всё шло своим чередом. Нашёл правдоискатель такую же, как сам, интуитивно ухватывающую суть, жену, сказал ей: «Иудаизм — истина». И она тоже приняла гиюр. Они подали документы на выезд в Израиль. Им отказали — времена были невыездные. В отличие от прочих отказников, эта семья вызывала особую ярость начальства госбезопасности; ладно, евреи — космополиты, а тут свои поднялись против советской власти. В Израиле оказались уже с двумя детьми. Сколько пришлось обходить опасностей, выворачиваться из капканов, когда уже зависал над ними топор, специально выпущенного из тюрьмы, уголовника.

Таких убеждённых иудеев, как эта семья, среди приехавших из России немного, особенно в нашем пролетарском районе Неве-Яков. Приехала тут одна мамаша и прямо с порога спрашивает: «Где тут церква?» Здесь в церкви кучкуются русские, а в Москве у Александра Меня — евреи. Сидели мы, «ихудим», в комнате-библиотеке отца Александра и слушали его проповеди. Хорошо говорил батюшка — завораживал, не то, что непонятно о чём бормочущие старики в синагоге. Я несколько раз заходил в большую синагогу на улице Архипова, подолгу вслушивался, пытаясь разобраться что к чему, ничего не понимал и уходил. Слова отца Александра о том, что «Евангелие в качестве религии духа, в отличие от механического свода повелений и запретов иудаизма, обращено к свободной воле, сердцу человека», я мог бы сейчас опровергнуть. О каком механическом своде законов может идти речь, если евреи первыми познали Единого. Именно о господстве духа говорили ветхозаветные пророки: «На сердце должно быть учение