Чтобы не видеть бесконечных крыш.Лечь в темноте, не знать, не помнить,Не слышать, как внизу шумит Париж.
«В окне старьевщика на Екатерингофской…»
В окне старьевщика на ЕкатерингофскойСлучайно я увидела вчераУродца из литого серебра,Горбатого, с ужимкою воровской.На нем разорванный худой кафтан жидовскийДа шапка хитроумная остра.В руке конец гусиного пераИ старый том истрепанный, колдовский.И надпись там: «8-ое сентября»,Как будто нацарапана небрежно,Но старый улыбается хитря.А я все думаю, все думаю прилежно:Что предназначено судьбою неизбежной,Что будет мне 8-го сентября?<1909–1914, Петербург>
Париж
Как печален Париж, когда все ушлиНа войну, на обе границы.Сколько женщин с заплаканными лицами,Сколько окон с закрытыми ставнями.Дождь идет целые дниИ никто не смеется на улице,Даже дети, даже мастерицы.В шесть часов, когда выход с работ,Их никто не ждет на углу.Не берут фиалок на два суУ старой торговки цветамиИ не бродят под руку, рядамиПо большим бульварам, задевая прохожих.Молча смотрят на раненых, на английских солдат.Идут домой не оглядываясь.Нищему ни одна не подаст.Как печален Париж, когда все ушлиНа войну, на обе границы.<Январь 1915. Париж>
Нанси
Устали от белой палатыС большими стеклянными окнами,От криков раненых на длинных столахИ от кучи синих шинелей в углу.Устали смотреть, как монахини в черномНа коленях моют грязные ноги,По которым стекает кровь.Устали смотреть в жадные глазаПо-детски доверчивых взрослых мужчин,Слабых, послушных и ждущих,Чтобы сказали им слово неправды.И устали склоняться над ранамиС кровью, лохмотьями, гноем;Обещать чистую постель,Вино, еду и покой.Устали и вышли вдвоем на порог,К аллее каких-то деревьев.Был уже вечер, темно, шел дождь,Пахло сырой землей и травою.Капли дождя упали мне на губы, —Стало страшно, скорее вернулись назад
