начинает вскрывать мой замок.
6
Избавьте меня от любительских диагнозов: я действительно надеюсь понравиться дьяволу. Не забудьте также про мое пристрастие к некоему слову на букву «Н». Если я сижу здесь, взаперти в склизкой клетке, очевидно, что Бог от меня не в восторге. Мои родители сейчас явно вне досягаемости, как и любимые учителя или диетологи — короче, все авторитеты, которым я старалась угодить последние тринадцать лет. Так что ничего удивительного, если я перенесла все свои незрелые потребности во внимании и привязанности на единственного взрослого, способного создать в моем мозгу родительский образ: Сатану.
Рядом со словом на букву «Н» все еще держится слово на букву «Б», доказательство моего стойкого пристрастия ко всему радостному и оптимистичному. Честно говоря, все мои усилия не запачкаться, следить за осанкой, изображать энергичность и веселую улыбку — все рассчитано на то, чтобы понравиться Сатане. Я представляю себе, что при наилучшем раскладе займу роль этакого комического спутника: задиристой и нахальной толстушки, которая ходит по пятам за Отцом Лжи, отпускает остроумные шуточки и подпирает его кренящееся эго. Моя задиристость въелась так глубоко, что даже принц тьмы не сможет со мной предаваться унынию. Я прямо-таки ходячая таблетка золофта. Возможно, потому Сатаны пока не видно: прежде чем представиться, он ждет, пока моя энергия хоть немного иссякнет.
Да, я тоже не чужда популярной психологии. Может, я и покойница, которая пышет энергией, но вполне отдаю себе отчет, что при первой встрече могу показаться настоящей маньячкой.
Даже мой собственный отец сказал бы вам: «Эта девчонка просто дервиш какой-то!»
В смысле, я людей утомляю.
Поэтому, когда панк с синим ирокезом отпирает мою дверь и та повисает на скрипучих проржавевших петлях, я отступаю в глубину клетки, вместо того чтобы устремиться вперед, к свободе. Хотя панк только что бросил мне бриллиантовый перстень, который теперь красуется на среднем пальце моей правой руки, я еще сопротивляюсь жажде странствий. Я спрашиваю парня, как его зовут.
― Меня? — переспрашивает он, протыкая щеку своей огромной булавкой. — Зови меня просто Арчер.
Не торопясь выходить из клетки, я продолжаю допрос:
― И за что ты тут?
― Я? Я пошел и взял у своего старика «калаш»… — Он опускается на колено, приставляет к плечу невидимый автомат. — И вынес мозги обоим предкам. А потом убил младшего братишку и сестренку. И бабушку. И нашу колли по кличке Лэсси… — В качестве знаков препинания Арчер давит на невидимый крючок, глядя вдоль фантомного ствола. С каждым спуском курка его плечо отдергивается назад, синие волосы вздрагивают.
Все еще глядя в невидимый прицел, Арчер говорит:
― Потом я смыл свой риталин в унитаз, поехал в школу на тачке предков и вынес футбольную команду и троих учителей — все они сдохли, сдохли, сдохли!
Он встает, подносит невидимое дуло ко рту, собирает губы трубочкой и сдувает невидимый дымок.
― Бред собачий! — кричит голос Паттерсона, футболиста, уже совсем сложившегося в подростка с рыжими волосами, серыми глазами и большим номером пятьдесят четыре на футболке. В одной руке у него шлем. По каменному полу клетки стучат острые стальные шипы его бутс.
― Полная лажа. — Паттерсон качает головой. — Я видел твое дело, когда тебя сюда сослали. Там написано, что ты просто магазинный воришка.
Леонард-зануда хихикает.
Арчер хватает с земли твердый, как камень, поп-корновый шарик и посылает его низкой подачей в ухо Леонарду.
Повсюду разлетаются крошки поп-корна и несколько ручек из кармана Леонарда. Тот замолкает.
― Представляете, — продолжает Паттерсон, — в деле нашего Великого Серийного Убийцы написано, что он пытался украсть буханку хлеба и пачку памперсов.
Бабетт отрывается от зеркала:
― Памперсов?
Арчер подходит к клетке Паттерсона, просовывает подбородок между прутьями и рычит сквозь стиснутые зубы:
― Заткнись, бандаж мошоночный!
Бабетт спрашивает:
― У тебя есть ребенок?
Арчер поворачивается к ней:
― Заткнись!
― Возвращайся к себе в клетку, — кричит Леонард, — пока нам всем не попало!
― Чего? — Арчер лениво подходит, снова вынимая булавку из щеки, и начинает вскрывать замок на двери Леонарда. — Боишься, что это внесут тебе в личное дело, мелюзга? — Отпирает замок. — Боишься, что тебя не возьмут в Лигу Плюща? — И с этими словами он распахивает дверь.
Леонард хватается за дверь и снова закрывает ее.
― Не надо!
Дверь не заперта и снова распахивается. Леонард удерживает ее и говорит:
― Запри скорей, а то сейчас придет какой-нибудь демон…
Синяя голова Арчера уже приближается к клетке Бабетт.
― Эй, милашка, я покажу тебе такое симпотное место с видом на Море Насекомых, что ты описаешься от счастья!
Он начинает вскрывать ее замок. Леонард держится за прутья своей клетки. Моя распахнутая дверь висит на петлях. Я сжимаю в кулаке бриллиантовый перстень.
Паттерсон кричит:
― Лузер, ты даже Озеро Дерьма не перейдешь!
Распахивая дверь Бабетт, Арчер отзывается:
― Тогда айда с нами, Мошонка! Покажешь!
Бабетт кладет косметику обратно в свою поддельную сумку и говорит:
― Ну давай… Если не струсил.
Она приподнимает и без того короткую юбку, будто подол мог бы запачкаться об пол. Показывая свои ноги практически до трусов, эта мисс Прости Проститутсон выходит из открытой клетки и осторожно шагает поддельными «маноло бланиками».
Леонард наклоняется, чтобы собрать рассыпавшиеся ручки. Вытряхивает из волос комочки липкого поп-корна.
Арчер подходит к клетке Паттерсона. Держит булавку за прутьями, так, чтобы тот не дотянулся, дразнит его:
― Ну что, пойдешь гулять?
Чтобы привлечь внимание Леонарда, я пытаюсь противопоставить современную психологическую корректировку поведения простым старомодным экзорцизмам. Сегодня, если бы любая из моих живых подруг сидела бы весь день у себя в комнате и вызывала рвоту, диагноз был бы «булимия». Вместо того чтобы пригласить священника, который поговорит с девочкой о ее поведении, выразит любовь и заботу и
