между смертью плоти и бессмертием образа на скале или даже — что еще более удивительно — бессмертием как результатом веры или идеи. Поэтому исчезновение мудрой головы шестого века, утрата каменных рук в результате усталости веков сопутствовали человеческой судьбе. Он держал в руках скульптуры, которым было две тысячи лет. Или клал ладонь на теплую скалу, на которой была вырезана человеческая фигура. Ему приятно было видеть свою смуглую плоть на ее поверхности. Он находил в этом удовольствие. Не в беседах, не в преподавании, не во власти, но просто в том, чтобы положить руку на галл вихару, живой камень, температура которого менялась в зависимости от часа дня, а пористость — в зависимости от дождя или быстротечных сумерек.

Эта каменная рука могла бы быть рукой его жены. Ее отличали тот же цвет и возраст, та же знакомая мягкость. Он с легкостью мог бы воссоздать ее жизнь, их совместные годы на фоне сохранившихся фрагментов ее комнаты. Двух карандашей и шали было достаточно, чтобы обозначить и воскресить ее жизнь. Но их жизнь была предана забвению. Сарат не пытался разобраться, почему она его оставила, какие его пороки и несовершенства послужили причиной ее ухода. Он мог, шагая по полю, представить себе стоявший здесь зал заседаний, сожженный дотла шестьсот лет назад; оказавшись там, мог по пятнам копоти, по отпечатку пальца воссоздать свет и позы тех, кто сидел здесь во время вечерней церемонии. Но он не извлек на поверхность ничего, что было связано с Равиной. Не потому, что сердился на нее, — просто не мог вернуться к травме, в то место, где он говорил в темноте, притворяясь, что там светло. Но теперь, сегодня, он вернулся к сложностям людского мира с его множеством истин. Он действовал с полным осознанием того, что делает. И знал, что этого ему не простят.

Они с Гунесеной толкали каталку вверх. В туннеле было невыносимо душно. Сарат поставил каталку на тормоз:

— Принеси воды, Гунесена.

Гунесена кивнул. В его сдержанном жесте чувствовалось раздражение. Он ушел, оставив Сарата в полумраке, и пять минут спустя вернулся со стаканом воды.

— Она кипяченая?

И снова Гунесена кивнул. Выпив воды, Сарат встал с пола, на котором сидел:

— Прости. Мне стало плохо.

— Да, сэр. Я тоже выпил стакан.

— Хорошо.

Он вспомнил, как Гунесена выпил остатки настойки, которая была в бутылке у Анил, в ту ночь, когда они подобрали его на дороге в Канди.

Они прошли еще немного вперед. Толкнули двойные вращающиеся двери и вышли на солнечный свет.

Шум и солнце едва не заставили его отступить назад. Они вышли на служебную парковку. В тени дерева стояли несколько водителей. Остальные сидели в своих машинах с включенным кондиционером. Сарат бросил взгляд на главный вход, но Анил там не было. Теперь он уже не был уверен в том, что ее выпустят. К ним подъехал фургон, на котором должны были перевезти предназначенный Анил скелет, и Сарат стал наблюдать за погрузкой. Молодым солдатам хотелось знать все. Не из-за подозрительности, а из простого любопытства. Сарат мечтал о передышке и покое, но понимал, что их не получит. Вопросы были личного свойства. Откуда он? Сколько времени он?.. Отделаться от них можно было, только отвечая. Когда они начали спрашивать его о том, что лежит на каталке, он, замахав перед лицом руками, оставил с ними Гунесену.

Анил до сих пор не вышла из здания. Он знал: что бы с ней ни случилось, он не может пойти ее искать. Она должна пройти сквозь оскорбления, унижения и стыд сама. С тех пор как он ее видел, прошел почти час.

Надо было чем-то заняться. За оградой продавали нарезанный ломтиками ананас, Сарат купил немного сквозь колючую проволоку и посыпал смесью соли с перцем. Два куска за рупию. Он мог бы уйти от солнца в вестибюль, но не знал, сумеет ли она не потерять самообладания, подвергнув себя тем самым еще большей опасности.

Прошло полтора часа. Оглянувшись в четвертый раз, он увидел ее у дверей. Она стояла там не двигаясь, не понимая, где она и что ей делать.

Он приблизился к ней, сжав кулаки, потерявшись в водовороте мыслей:

— Как вы?

Она отвела взгляд в сторону.

— Анил…

Она выдернула руку. Он заметил, что она без портфеля. Без документов. Без инструментов. Он положил руку ей на грудь, проверяя, на месте ли маленькие пробирки во внутреннем кармане жакета, но их там не было. Она никак не отреагировала. Даже в ее состоянии она по меньшей мере понимала смысл его действий.

— Я же сказал, что вернусь в валавву.

— Но не вернулись.

— Мы здесь постоянно на виду. Мой брат говорил вам об этом. Люди знают, что ты приехал в Коломбо, как только ты здесь оказался.

— Идите к черту!

— Вам нужно сейчас же уехать.

— Нет уж, спасибо. Я больше не нуждаюсь в вашей помощи.

— Возьмите скелет, который я вам дал, и садитесь в фургон. Возвращайтесь на корабль с Гунесеной.

— В этом здании остались все мои бумаги. Я должна получить их назад.

— Вы никогда их не получите. Понятно? Забудьте о них. Вы должны их воссоздать. Вы можете купить в Европе новое оборудование. Можете восстановить почти все. Сохранить необходимо только вас.

— Благодарю за помощь. Оставьте себе свой поганый скелет.

— Гунесена, подавай фургон.

— Послушайте… — Она подняла на него глаза. — Попросите его отвезти меня домой. Вряд ли я дойду туда пешком. Мне в самом деле не нужна ваша чертова помощь. У меня ноги не идут. Меня… там…

— Отправляйтесь в лабораторию.

— Господи, да перестаньте вы…

Он сильно ударил ее по лицу. Он слышал ее вздох, видел стоявших в стороне людей, было видно, что ей трудно сдержаться.

— Берите скелет и приступайте к работе. У вас мало времени. Не звоните мне. Сделайте все за ночь. Отчет нужно сдать через два дня. Но сделайте все сегодня ночью.

Ее настолько поразило его поведение, что она медленно забралась в стоявший рядом фургон. Сарат наблюдал за ней. Протягивая Гунесене пропуск в окошко машины, он увидел ее опущенное горящее лицо. Фургон повернул и исчез из виду.

Для него машины не было. Миновав часовых у ворот, он вышел на улицу, сделал знак «баджаджу» и дал водителю свой рабочий адрес. В «баджадже» невозможно откинуться на спинку кресла и расслабиться. Потеряв бдительность, рискуешь выпасть. Наклонившись вперед и обхватив голову руками, Сарат попытался отключиться от окружающего мира, пока трехколесная машинка лавировала в густом потоке машин.