взбирались к вершине холма по тропинке в форме гигантской буквы «S». Сломав веточку в лесу, они поднесли ее в качестве дара и больше не взяли оттуда ничего.

Палипана подходил к каждой древней колонне и стоял, обняв ее, как старого друга. Почти всю жизнь он обнаруживал историю в камнях и надписях. На склоне лет он обнаружил скрытые, намеренно утраченные истории, нарушившие перспективу и поставившие под сомнение прежние знания. Так люди скрывали или искажали истину, когда им приходилось лгать.

Он расшифровывал еле заметные штрихи на камне при вспышке молнии, записывал их под дождем, под раскаты грома. Переносная серная лампа или костер из хвороста у выступа в пещере. Диалог между прежними и тайными штрихами, метания между официальной и неофициальной точкой зрения во время одиноких прогулок по полям, когда неделями он обходился без собеседников — эпиграфист, изучавший особый способ наносить письмена на камень, принятый в четвертом веке, а затем столкнувшийся с нелегальной историей, запрещенной королями, государством и священниками, в текстах, размещенных между строк. В этих стихах содержалось тайное подтверждение истины.

Лакма смотрела на него и слушала, не произнося ни слова, безмолвный свидетель его рассказанных шепотом историй. Он смешивал фрагменты своих повествований, чтобы составить единую картину. Могла ли девушка отличить его версии от правды, не имело значения. Наконец-то она оказалась в безопасности, с человеком, который приходился ее матери старшим братом. Днем они спали на циновках в хижине, крытой пальмовыми листьями, ночью — внутри остова амбалами. По мере того как он терял зрение, он отдавал ей все большую часть своей жизни. В последние дни перед тем, как ослепнуть, он просто смотрел на нее не отрываясь.

С его слепотой она получила власть, которой он не мог ей дать раньше. Она перестроила маршруты дня. Все ее действия теперь стали частью невидимого мира. Ее теперешняя полуобнаженность отчасти отражала состояние ее ума. Она носила саронг по-мужски. Палипана не видел ни этого, ни ее левой руки на лобке, тянувшей за недавно выросшие волоски или игравшей с ними в то время, как он с ней говорил. В своих поступках она руководствовалась лишь его безопасностью и удобством. Она бросалась к нему, когда на его пути попадался корень. Каждое утро смачивала ему лицо водой, которую кипятила на костре, и брила его. Они рано ложились и рано вставали, равняясь на солнце и луну. Их жизнь вошла в эту колею еще за два года до появления Сарата и Анил. С их приездом девушка отошла в сторону, хотя они вторглись скорее в ее дом, чем в дом Палипаны. Это ее распорядок дня они нарушили. Анил заметила, что вежливость и доброту старик проявлял только в жестах и словах, обращенных к Лакме; их можно было расслышать не более чем в шаге от него, так что по большей части Анил с Саратом не были допущены к участию в их разговорах. На исходе дня девушка садилась между его ногами, а его тонкие пальцы перебирали ее длинные волосы, расчесывая их и выискивая вшей, пока девушка растирала ему ступни. Когда он шел, она предупреждала его о каждом препятствии на пути, тихонько дергая за рукав.

*

Когда Палипана умер, девушка исчезла в ночном, застывшем, как древесная кора, лесу. Она прикрыла его наготу листьями коромандельского черного дерева, которым убирают мертвые тела, зашила его последние блокноты ему в одежду. Она уже приготовила погребальный костер на краю покуны, плеск которой он любил, и теперь языки пламени дрожали в водах водоема. Она уже высекла на камне одну из его фраз, одну из первых которые он произнес в ее присутствии; в годы своей тревоги она носила ее с собой как спасательный плот. Она вырезала буквы прямо над водой, так чтобы слова на скале, следуя приливам и притяжению Луны, уходили под воду или стояли над своим отражением, проявляясь в обеих стихиях. Теперь она, стоя по пояс в воде, вырезала сингальские буквы на темном камне тем способом, о котором он ей рассказывал. Как-то раз он показал ей такие письмена, найдя, несмотря на слепоту, буквы и окаймлявший их узор в виде уток — для вечности. Поэтому по краям его фразы она вырезала контуры уток. В водоеме Калудия-Покуна до сих пор появляется и исчезает надпись длиной около метра. Она успела превратиться в старую легенду. Но девушка, которая стояла по пояс в воде и высекала ее на камне в последнюю неделю угасавшей жизни Палипаны, а потом перенесла его в покуну и приложила к ней его руку в мутной воде, не была старой. Он кивнул, припоминая слова. А потом он остался у воды, и каждое утро девушка раздевалась, спускалась в покуну возле ушедшей под воду скалы и с грохотом долбила камень, так что в последние дни его жизни его сопровождал оглушительный шум ее работы, словно она наконец-то решила громко высказаться. Всего одна фраза. Ни имени, ни дат жизни, только несколько ласковых слов, за которые она однажды ухватилась, — их отражение теперь несет вода у берега пруда.

Он протянул Лакме старые, видавшие виды очки, и под конец, когда она зашила его блокноты в его одежду и ушла в лес, она взяла с собой лишь этот талисман.

*

Той ночью, когда в амбаламе появились два чужака, девушка ощутила беспокойство Анил с той же ясностью, с которой видела, как вспыхивает в темноте сигарета Сарата. Палипана сел, и Лакма поняла, что он будет говорить, словно прежде не было получасовой паузы.

— Человек, о котором я говорил, художник, в его жизни произошла трагедия. Теперь он работает на шахте, где добывают драгоценные камни. Спускается туда четыре или пять дней в неделю. Говорят, он пристрастился к араку. Находиться под землей рядом с ним небезопасно. Возможно, он все еще там. Он был художником, который рисовал глаза, подобно своему отцу и деду. Он унаследовал их талант, хотя, на мой взгляд, он был лучшим из трех. Я думаю, вам нужно его найти. Ему надо будет заплатить.

— Заплатить за что? — спросила Анил.

— За реконструкцию головы, — пробормотал Сарат в темноте.

На следующий день они отправились в Коломбо, хотя обоим не хотелось покидать очаровавшего их старика и его лесное убежище. Дождавшись вечерней прохлады, они тронулись в путь, а Палипана с девушкой пошли спать в амбаламу. Часом позже, к югу от Матале, Сарат увидел огни приближавшегося грузовика. Он резко нажал на тормоз, машина дернулась, и ее вынесло на щебень. Потом Сарат увидел, что грузовик не движется. Тот стоял на дороге с включенными фарами.

Сарат отпустил тормоз, и они медленно двинулись вперед. Прежде спавшая Анил высунула из окна голову. На дороге перед грузовиком лежал человек. На спине, широко раскинув руки. Грузовик возвышался над ним, фары освещали пространство впереди, а человек лежал в темноте под ними. Без рубашки, руки распростерты, голые ступни дерзко торчали вверх. Их страх сменился осознанием комичности происходящего. Пока их машина медленно объезжала грузовик, вокруг стояла тишина. Не было слышно даже собачьего лая. Или стрекота цикад. Мотор грузовика не работал.

— Это водитель? — спросила она шепотом, не желая нарушить тишину.

— Иногда они так спят, когда хотят немного отдохнуть. Просто останавливаются на встречной полосе, оставив фары включенными, и растягиваются на дороге на полчаса или около того. А может, он просто пьян.

Они поехали дальше. Анил, окончательно проснувшись, оперлась спиной о дверцу, чтобы сидеть лицом к Сарату, которого было почти не слышно из-за врывавшегося в окна ветра. Будучи археологом, он постоянно ездил по ночным дорогам, особенно после смерти жены, сказал он. Обычно он совершал две поездки в неделю: на север, в Путталам, или на южное побережье. Сопровождал группы студентов, бродивших по насыпям креветочных ферм в поисках древних деревень, или же отправлялся наблюдать за реставрацией каменного моста в Анурадхапуре.

Они уже проехали Амбепуссу и час спустя должны были добраться до пригородов Коломбо.

— Когда я был маленьким, мой отец всегда заключал с нами пари: сколько спящих пьяных мы увидим у грузовиков, сколько собак увидим на дороге. Мы получали бонус, если видели собаку рядом со спящим человеком. А иногда даже трех-четырех собак в тени стоявшего ночного грузовика. Отец делал это, чтобы не уснуть за рулем. Он обожал заключать пари… Всю жизнь он играл в азартные игры, — продолжил Сарат после длинной паузы. — Мы не знали об этом, когда были детьми. У него была налаженная деловая жизнь, он был уважаемым юристом. У нас была прочная семья, но он был заядлым игроком, и наше состояние то таяло, то восстанавливалось… А в детстве хочется только одного — уверенности.

— Да.

— Когда вы встретились со своей женой, вы были уверены… уверены, что вы оба…

— Я знал, что люблю ее. Но никогда не был уверен в нас обоих как в паре.