На полочке у окна кроме лепешек, испеченными нашими мамами, появились тонкие и твердые словно кремень итальянские сухари, похожие на солому макароны, баночки оливкового масла. Мои братики и сестрички тоже отведали этого лакомства. Надя угощала меня, а я тащил домой.

Всю осень топтал итальянский солдат Андреа стёжку к хате над балкой, потом стук-грюк, — посадили в телячий вагон и отправили на фронт. Даже не дали попрощаться. А в начале лета Надя родила мальчика. Чернявого, голубоглазого и тоненького как стебелек.

На селе к этому отнеслись по-разному. Одни обзывали Надю итальянской шлендрой, другие говорили, что этим она спаслась от немецкого рабства, куда уже отправили половину наших девчат, мама высказывалась совсем коротко — «Любовь!» и кроила малышу шапочки и распашонки из собравшихся в наволочке лоскутов.

Мальчика нарекли в честь отца Андрейкой, отчество тоже записали Андреевич, а вот фамилию оставили Бабак. Он учился в мамином классе, на переменках бегал к нам в гости, а когда мы переехали в новую хату, даже оставался ночевать. Понятно, мы с братом Эдиком заступались за него и нещадно лупили тех, кто обзывал Андрейку макаронником.

Когда Андрейка перешел в третий класс, деда Бабака арестовали. Оказывается, на его имя пришло письмо из Италии, вот его в шпионаже и обвинили. Папа, хоть и вояка, и вся грудь в орденах, испугался и для спасения родственника не шевельнул пальцем. А может, просто хорошо знал, чем заканчиваются подобные шевеления. Мама — совсем другое дело. Она немецкого бургомистра не испугалась, а здесь — пусть строгие, но свои! Отправилась к начальнику НКВД Алтухову, затем военкомат, узнала адрес командира партизанского отряда, к которому дед Бабак переправлял окруженцев. Потом уже вместе с этим командиром собрали нужные документы, и скоро дед Бабак снова копался возле своих ульев и мастерил похожие на мандолины балалайки. Теперь у него был помощник — муж Нади, которого она успела привести в хату, пока дед Бабак сидел в НКВД. По этому поводу наша мама шутила: «За Надей нужен глаз, да глаз. Не успел Бабак смотаться к полицаю за телегой, как завела от итальянца ребенка, теперь сунули Бабака в кутузку, — завела мужа!»

Так и жили. Лет через десять после войны дед Бабак умер, его хоронили с музыкой и салютом. Андрейка окончил школу, потом железнодорожное училище, стал, как и отчим, паровозным машинистом. Когда из-за балок к нам доносилось протяжное «Ту-ту-ту-у-у-у!», в селе говорили, это Андрейка здоровается с мамой.

Конечно же, все знали, кто у него отец, за глаза звали макаронником, и, когда пришло время служить в армии, были какие-то сложности. Но отслужил целых три года, возвратился домой, как и положено хохлу, в значках, нашивках и лычках. Красивый, копия итальянский солдат, постучавший когда-то в хату над балкой — в два метра ростом, тонкий и… влюбчивый. Уже через неделю после армии познакомился с девушкой и заявил Наде, что хочет жениться. Надя к нашей маме, нужно что-то с Андрейкой делать, но та поинтересовалась, сколько минут хватило Наде и Андреа, на то, чтобы понять, что родились друг для друга, и посоветовала готовиться к свадьбе.

Ах, мама! Мама! Ты была у нас как любимая всеми детьми огородная трава паслен. Сей, не сей — все равно родит. Ну, женился бы наш макаронник, ну, отгуляли бы свадьбу, зажил бы с молодой женой. Что еще надо? Мама же решила вытащить на свадьбу и солдата Андреа. Если жив, пусть посмотрит на сына, порадуется за Надю, хоть немного, утешит ту боль, ту обиду, которую они носят с собою всю жизнь.

Снова съездила к Алтухову, каким-то образом добыла адрес Андреа, пригласила учительницу немецкого языка Марью Павловну, приехавшую к нам в тридцать девятом году испанку Маргариту Раймундовну, и все вместе принялись сочинять приглашение на свадьбу. Конечно же, в этом деле приняли участие председатель колхоза, начальник станции, учитель физики, наш папа и еще не знаю сколько мужиков. Все воевали, все встречались с итальянцами, хоть по одному итальянскому слову помнить обязаны. Сочиняли письмо целый вечер, несколько раз бегали за консультацией к Наде, которая как раз дежурила на ферме и оторваться не могла. Наконец, закончили, подписали конверт и отвезли Алтухову, который когда-то арестовывал деда Бабака, теперь взялся отправить письмо в итальянский город Неаполь.

А потом встречали. Андреа приехал не один, а с тремя сыновьями. Десяти, двенадцати и пятнадцати лет. Все высокинькие, тоненькие как гвоздочки и до того похожи на нашего Андрейку, что учительницы ударились в слезы. Вот со ступенек вагона спускается третьеклассник Андрейка, вот пятиклассник, а вот и восьмиклассник. Хоть на фотографию смотри, хоть так вспоминай — абсолютная копия. Словно и мама одна.

А может, так оно и есть. У моего друга Кольки Рака было три жены и все на бобрих похожи. Полненькие, впереди два зуба, глаза маленькие и какие-то настороженные. Я даже не верил, что все новые. «Это он свою Альбину, которая его из армии не дождалась, ищет и никак не находит, — объяснила мама. — Первая любовь на всю жизнь глубоко в сердце западает».

Наверное, и Андреа искал в своей Италии нашу Надю? И нашел. Но, может быть, нет. Не знаю.

Когда я был маленьким, у нас была война, а потом голод. Люди ели, что придется. Ворон, воробьев и даже кошек. Понятно, без кошек мышей развелось видимо невидимо. В нашем селе хаты построены из смешанной с глиной соломы. Мыши эту солому грызли днем и ночью. Треск стоял ужасный. Особенно ночью. Казалось, еще немного и съедят всю хату.

Наконец, мама достала котенка. Маленького, игривого, рыжего как огонек. Мы не верили, что такой котенок может ловить мышей. Но мама сказала, что это и не обязательно. Как только по хате пойдет кошачий дух, все мыши сразу разбегутся.

Но то ли мыши уже не помнили, как пахнет кошачий дух, то ли у нас завелась особая порода. Котенка они не испугались, а даже полюбили. Днем котенок играл с нами, а ночью бегал взапуски с мышами. Топот стоял невообразимый. Словно по хате несется настоящая конница. Котенок, как и положено, скакал впереди, а мыши за ним.

Мама очень расстроилась и договорилась с какой-то женщиной, чтобы та дала взаймы взрослого кота. Пусть покажет Рыжику, как охотиться на мышей. Только она вот так договорилась, утром просыпаемся, а на полу рядочком лежит девять мышей. Котенок с самым деловым видом сидит у норы и сторожит десятую.

С тех пор и пошло. Котенок выловил всех мышей в нашей хате, затем у соседей, потом его возили к дедушке Колоти в гости, чтобы он и там, как говорила мама, привел мышей в чувство.

Из котенка он быстро вырос в большого рыжего кота, и его даже брали на пекарню, ловить крыс. Всем известно, что только один кот из тысячи справляется с крысами. Вот таким и был наш кот.

Но больше всего на свете он любил бродяжничать. Его можно было встретить возле школы, где мы учились, возле клуба и даже на базаре. Увидит, кого-то из нас, потрется о ноги и отправляется в дальнейшее путешествие. Зови его, не зови — без внимания.

Потом мы купили в дальнем селе новую хату. Погрузились на арбу, привязали сзади корову Зорьку и поехали на новое жительство. Кота не было дома дней пять и, когда он появится, неизвестно. Мы решили зря время не тратить, а оставить кота новым хозяевам. Он больше привык к жилью, чем людям. А на новом месте заведем другого кота.

Добирались целый день. Проехали четыре больших села, хутор и карьер. В карьере почти круглые сутки взрывали породу, только на один час делали перерыв. Вот в этот перерыв мы и проскочили.

Приехали ночью, разгрузились и легли спать. А утром явился кот. Обошел комнаты, заглянул в сарай, обнюхался с Зорькой, и там же лег спать.

Мы, конечно, очень обрадовались, но еще больше удивились. Как он мог нас найти? Главное, как проскочил грохочущий взрывами карьер. Ведь там камни летят с неба, как град.

Самое невероятное, новая соседка Ганна Боса утверждала, что видела нашего кота за три дня до нашего приезда. Сидел, мол, на пороге и умывался. Мы ей, конечно, не поверили. Мало ли рыжих котов бывает на свете?