— Конечно, они могут укрыться за холмом... Прячьтесь за деревья, ребята! — закричал Бесиа и выпустил. пулю во врага.
Раздалось около ста дружных выстрелов, и противник, все еще находившийся на открытом поле, потерял еще несколько человек.
Если бы повстанцы успели выпустить еще хотя бы пять таких залпов, имеретины были бы вынуждены отступить. Тогда повстанцам удалось бы укрепить свои позиции.
Но в это мгновение дворянин Иване и слуга его Козиа, спрятавшись за деревья позади Бесиа и Симона, притворяясь, что стреляют :в неприятеля, выстрелили? им в спину.
— Хасан-бег, ты нас предал, но Гурия тебе отомстит!— воскликнул Бесиа, падая на землю.
И последний вздох вырвался из его груди.
— Бесиа, убили нас с тобой! — крикнул вслед за ним Симон и свалился на землю.
К нему подбежал товарищ и, подхватив его, еще-живого, унес в лес. Повстанцы не сразу заметили гибель Бесиа и Симона и самоотверженно продолжали обстреливать, врагов. Противник не успел еще выкатить пушки из Озургети, а потому слабо защищался и нес значительные; потери.
Но Иване и Козиа не дремали. Никто не видел, как они стреляли в спину Симону и Бесиа. И они первые подняли крик:
— Бесиа и Симона убили! Надо спасаться! Услыхав это, люди перестали стрелять и побежали
в глубь леса.
— Не пускай их, бей их! — крикнул зычным голосом князь Дата, скакавший во главе имеретинских всадников, и припустил коня вдогонку убегающим, крестьянам. Однако, всадники не решились вступить в лес, где крестьяне, укрываясь за деревьями, могли перестрелять их. Выкатили городские пушки и в течение нескольких часов обстреливали лес артиллерией. Поставив вокруг города охрану, русские и имеретины вернулись в город. Возвращаясь с поля битвы, князь Дата увидел труп убитого Бесиа.
— А-а, крестьянского генерала убили! Что же теперь будет делать Амбако Шаликашвили без своего
помощника? Это ты хотел отнять у нас крепостных! Теперь тебя съедят волки и шакалы! — злорадно говорил Дата, стоя над трупом Бесиа. К нему подъехало несколько имеретинов и русских офицеров. Они с любопытством рассматривали главаря восстания. Некоторые попытались поиздеваться над ним. Но одному из русских офицеров, видимо, были неприятны эти издевки.
— Говорите, что хотите, а очень дурно, что нашему войску приходится сражаться против. крестьян, Крестьяне — основа государства, они кормят нас.
Многие стали смеяться над этим сердобольным офицером:
— Видите ли, ему жаль, что убили атамана бунтарей!
— Как же не жаль! Убить такого здорового земледельца! — не сдавался сердобольный офицер.
К вечеру поле боя совершенно опустело. Трупы убитых в ту же ночь растащили волки и шакалы.
XVIII
— Всех соседей обошла! Никто ничего не знает! — печально говорила Мана своей матери, высокой сутулой
старухе.
Это было как раз в тот вечер, когда разбили повстанцев. Сухощавое, гордое лицо старой женщины нахмурилось.
— Не знаю что происходит! До сих пор два раза в день приходили вески1, теперь третий день не слышно ничего. И во сне-то его не вижу! Раньше, когда он уходил куда-нибудь, л видела его всегда во сне, а теперь уже четыре ночи он мне не снился, — сказала она.
— Позавчера и мне снилось, будто Бесиа и Симон вернулись и сказали, что победили врагов...
Мана хотела рассказать еще что-то, но в это время на пороге появился ее отец и спросил: — Мана, дочка, нет известий?
— Нет, отец, три дня, как ничего не знаем.
— Что, что? — переспросил Шеварден, отец Маны. От старости он был туг на ухо.
Мана повторила свой ответ. Старик тяжело вздохнул.
— Как же так! Три дня ничего не знать! Сын, надежда моя, стоит под ружьем, а я ничего не могу узнать о нем! Долго ли было мне раньше добежать до Озургети. А теперь со двора не могу выйти. Эх-хе-хе! Стар я стал, одряхлел!
Старик вошел в избу и зябко уселся перед очагом. Мана была лицом очень похожа на отца.
— А где те женщины, которые прячутся у нас? — спросил старик.
—Ушли коров пригнать, — ответила ему жена, и снова обратилась к дочке: — Теперь и ты, доченька, ступай за коровой. Видишь, солнце зашло.
Мана позвала собак, взяла их с собой и пошла за коровой. Раньше она обычно забегала по дороге к своим подругам, звала их с собой, шутила, смеялась. Но сегодня ей было грустно.
«Прежде, — думала она, — мы сразу же узнавал» обо всех событиях. А теперь ничего не слышно. Что, если мой брат и Симон арестованы? Нет, это невозможно, Бесиа не подпустит к себе никого, не посмеют подойти к нему!»
О том, что их могли убить, ей и в голову не приходило. За последний месяц только и слышно было, что повстанцы то обратили в бегство мегрелов, то отбили пушку, то разгромили княжеское поместье.
— Господи, чего я горюю! Все время наши побеждали! Не могли же они за эти три дня потерпеть поражение!
Так размышляя, она приблизилась к роднику, где обычно брала воду. У родника сидел незнакомый человек. Голова его была повязана башлыком, он медленно курил трубку. Сначала ей пришло в голову: не турок ли это? Но что за вздор, какой теперь может быть турок, когда весь наш народ под ружьем...
Она поравнялась с родником и увидела, что тот, кого она приняла за турка, был просто-напросто слуга Иване Козиа. Мана не любила этого человека; однако, зная, что он находился с повстанцами и может сообщить ей сведения о Бесиа и Симоне, она превозмогла свою неприязнь и подошла к нему.
— Здравствуй, Мана! — сказал Козиа.
— Здравствуй! — ответила Мана и собиралась спросить его о брате, но Козиа перебил ее:
— Что слышно в деревне, Мана, что о нас говорят?
— До сих пор говорили о ваших победах. А последние три дня нет известий. Скажи, как дела, как поживает мой брат?
— Победа, конечно, за нами. И брат твой Бесиа здоров, но пока он не может вернуться домой. Еще дело не закончено. Я сегодня, уходя, спрашивал у Бесиа, не передать ли вам чего-нибудь от него, но он сказал, что сегодня ночью идет сюда Симон и все вам расскажет. А я сегодня ночью возвращаюсь к нему и, если что нужно, могу передать.
— Спасибо. Мне ничего не надо передавать ему! — ответила Мана.
Она еще раз поблагодарила его, попрощалась и пошла своей дорогой. Она ликовала! Какие хорошие вести о брате! И подумать только, сегодня ночью сюда придет Симон! «Вот я ненавидела Козиа, а теперь рада, что повстречалась с ним, — подумала Мана. Но тут ей представилось хитрое выражение его лица. — Почему он так коварно улыбался и бегал глазами? Вероятно, смутился, что встретил меня одну!..»
Дома, увидав Ману, родители поняли, что она узнала что-то хорошее.
— Ты что-то слышала, дочка. Рассказывай! — сказала мать.
— Бесиа здоров и дела идут хорошо!
— Дай бог успеха тому, кто тебе сказал об этом.
— Что, наши одержали победу? — спросил старик.
— Да, отец! Бесиа здоров, можно сегодня спать спокойно.
— Дай-то бог!
Вернулись женщины, которые временно жили у них. Они тоже порадовались, что успех на стороне повстанцев.
— А кто тебе все это рассказал? — спросила мать. Мане не хотелось говорить, что она разговаривала
