помнил, какова она на вкус, помнил, как ласкал тугие розовые бутоны ее сосков, восхитительные шелковистые бедра, раскрывшиеся ему навстречу…

Что он здесь делает? Зачем ворвался к ней в спальню, зная, что она лежит в постели?

Импульсивное поведение в последние минуты настолько выходило за рамки его всегдашней сдержанности, что он, как ни странно, не мог ответить на свои же вопросы. Особенно трудно ему приходилось потому, что она по-прежнему лежала, соблазнительно раскинувшись, совсем рядом.

Элизабет тоже уловила перемену его настроения. Напряженная атмосфера сменилась страстным ожиданием.

Она медленно облизнула губы:

— Натаньел, по-моему, вам все-таки пора выйти из моей спальни.

Он насмешливо поднял одну бровь.

— Тетя недвусмысленно заявила, что мне вообще не следует сюда приходить!

— Миссис Уилсон знает, что вы здесь?! — изумилась Элизабет.

Натаньел поморщился:

— К сожалению, да.

Сердце екнуло у нее в груди.

— Что она теперь обо мне подумает? — уныло спросила она.

— О вас? — удивился Натаньел. — По-моему, в глазах тети Гертруды пострадала не ваша, а моя репутация!

В последнем Элизабет почему-то сомневалась. Во-первых, миссис Уилсон обожает племянника. По ее мнению, он просто не способен ни на что плохое. Во-вторых, в положении вроде того, в каком они сейчас очутились, винят, как правило, женщину.

— Вы должны немедленно уйти отсюда. — Элизабет отшвырнула одеяло, молниеносно схватила халат, надела его и туго подпоясалась. — Сию же секунду… Вы погубите меня! — ахнула она, когда он схватил ее в объятия.

Он лукаво улыбнулся:

— Элизабет, по-моему, мои намерения очевидны!

Губы его ласкали ее шею. А Элизабет была не в силах его оттолкнуть, ей нравилось находиться в объятиях Натаньела и медленно таять от жарких ласк его губ, которые блуждали по ее коже. Но ведь так нельзя… Миссис Уилсон в любой момент может решить, что племянник слишком долго задерживается в спальне Элизабет, и поднимется наверх.

— Не могу оторваться, — пробормотал Натаньел, положив ладонь на ее грудь и лаская подушечкой большого пальца заметно набухший сосок.

— Вы должны! — хрипло проговорила Элизабет, одновременно выгибаясь навстречу его искусной руке.

— Не могу! — Его теплые губы и влажный язык теперь прогуливались в ложбинке между ключицами. — Не проси у меня того, чего я не могу сделать!

Элизабет забылась от удовольствия в его жарких ласках; ей казалось, что по жилам у нее течет жидкий огонь. Она все больше загоралась и все крепче прижималась к его широкой груди.

— Таких красивых волос, как у тебя, я еще не видел. — Натаньел принялся перебирать пальцами кудрявые пряди цвета черного дерева, доходящие до талии. — Я хочу завернуться в них, когда, обнаженный, буду лежать в твоей постели. — Он с трудом оторвался от нее, чтобы полюбоваться черными шелковистыми прядями.

— Натаньел… — хрипло прошептала Элизабет, явственно представив себе эту чувственную картину.

Вдруг в дверь громко постучали, а затем они услышали громкий шепот миссис Уилсон:

— Осборн, мне нужно немедленно поговорить с тобой!

Элизабет застыла в его объятиях, широко раскрыв глаза и обернувшись.

— Осборн, живее!

Элизабет, в общем, ожидала, что в любую минуту у миссис Уилсон лопнет терпение, она распахнет дверь ее спальни и увидит, как они сплелись в объятиях…

— Натаньел, о недопустимости твоего вторжения в спальню Элизабет мы поговорим позже, — сухо объявила тетка, когда они через несколько секунд спускались по лестнице.

Натаньел не сомневался в том, что они непременно поговорят — точнее, говорить будет в основном тетя Гертруда. Однако сейчас их беседа может подождать, поскольку другая причина заставила тетку подняться за ним наверх.

— Значит, Финч уверяет, что состояние Черныша ухудшилось, а не улучшилось, как мы надеялись? — уточнил он.

Лицо тетки немного смягчилось.

— Мне очень жаль, Натаньел. — Желая утешить племянника, она положила руку ему на плечо. — Финч считает, что… он почти не сомневается, что твой красавец жеребец скоро умрет.

Их главный конюх всю жизнь работал с лошадьми, как и его отец, который до него был главным конюхом в поместье, и Натаньел не сомневался: Финч прекрасно знает, о чем говорит.

Невероятно! Как мог Черныш так быстро заболеть? Когда вчера он выезжал на нем, жеребец был в прекрасном состоянии. Что же такое он съел? Отчего ему вдруг стало так плохо?

Финч содержал стойла в безукоризненной чистоте, а его подручные добросовестно ходили за лошадьми. Главный конюх так хорошо знал свое дело, что в прошлом Натаньел несколько раз пытался переманить его к себе на службу в Лондон!

Значит, о халатности речи быть не может. Что же случилось с конем?

— Мне очень жаль, милорд. — В дверном проеме показалось бледное лицо Финча. За ним маячил младший конюх. — Джим сообщил, что Черныш несколько минут назад околел…

Несмотря на то, что миссис Уилсон не сказала ей ни одного укоризненного слова, Элизабет по- прежнему не сомневалась в том, что хозяйка дома обвинит ее в попытках соблазнить ее племянника. По правде говоря, ей даже не хотелось смотреть в лицо милой доброй женщине. С другой стороны, она понимала, что упреки неизбежны. Возможно, миссис Уилсон сейчас придумывает, как помягче сказать Элизабет, что ей и ее четвероногому любимцу больше не требуются услуги компаньонки. Разумеется, никакого рекомендательного письма она не получит — как миссис Уилсон может дать благоприятный отзыв о девице, которую она только что застала со своим племянником в спальне одетую всего лишь в халат и ночную сорочку?

Элизабет было очень стыдно, но она поспешно оделась и побежала за Натаньелом и его теткой. Когда миссис Уилсон объяснила племяннику, что состояние его жеребца ухудшилось и что Натаньела ждут на конюшне, он переменился в лице.

Достаточно было одного взгляда на испуганные, ошеломленные лица четырех человек, стоящих в вестибюле, и Элизабет поняла, что Натаньела позвали слишком поздно и Черныш уже скончался.

— Натаньел, съешь, пожалуйста, хоть что-нибудь… Ты должен поесть, — ласково уговаривала племянника миссис Уилсон.

— Должен? — Натаньел понимал, что тетка действует из лучших побуждений, что она тревожится за него. Но ему было не до еды. Внезапная и необъяснимая гибель его любимого жеребца потрясла его.

Натаньел помнил Черныша с самого его рождения. Матерью Черныша была племенная кобыла, отцом — призовой жеребец. Черныш был славным жеребенком; повзрослев, он превратился в сильного и верного коня.

Остаток утра он провел на конюшне с Финчем и другими конюхами; отдал распоряжения о том, чтобы Черныша должным образом погребли, а затем обыскал конюшню сверху донизу, пытаясь понять, что