Парень даже ничего не понял, вскрикнул почти над самой землей. Грохнулся грудью на бетонную рампу у входа в подъезд, повис головой в подвал. Дежурившие, как я и предполагал, 'доги', неспешно к нему потянулись. Правильно, чего спешить теперь?

       Те же, что вбежали в комнату, пять или шесть человек, грубо меня отстранили от открытых створок, выглянули вниз.

       - Как это случилось? - спросил один из них, глядя на мертвое тело внизу.

       - Да я и сам не понял, - объясняю, едва ворочая закостенелым языком. - Хотел его остановить, но он сказал что-то типа 'зае*ало меня все', и выпрыгнул.

       - Не дождался лифта, прыгун херов, - удовлетворенно потянул другой. - Жаль, что не выше.

       - А куда ему тут было кондярить? - загнусавил третий. - По любасику на нас вышел бы. Так что подвезло еще фраеру, что откинулся сразу. А то я бы ему кишонки на уши повесил.

       - Э, ну чего ты там таращишься? - спросили сзади. - Не видел мозгов на асфальте никогда, что ли?

       Мне на плечо легла тяжелая рука. От этого прикосновения морозный столб прошиб все тело, а сердце, досель отстукивающее невероятный темп, на мгновенье просто как в колодец кануло. Наверное, сейчас узнать чужое лицо под маской не составило бы и малейшего труда. Но я изо всех сил стараюсь унять себя и просто мое счастье, что в этот миг все смотрят вниз, а не на меня. В отличие от напарника, который если бы тоже выглянул...

       Мать, от скольких же еще факторов случайности зависит жить мне или нет?

       - Пошли, я что, сам его тащить буду? На шестом еще один жмур есть, а на третьем аж четверо. Воду будешь?

       Он протянул мне бутылку, но я не взял бы ее, даже если б мне в рот насыпали песка.

       Тащусь за широкоплечим санитаром словно в бреду. Стрелки внутренних часов осыпались от тяжести, ось вращается впустую. Мы выходим на площадку, поднимаем тело в мешке за ручки и сходим по лестнице. Я не ощущаю рук, я не ощущаю несомого веса, я пытаюсь понять, сколько времени уже прошло и сколько пройдет еще, прежде чем они поймут, что внизу лежит не тот. Я докидываю себе лишние очки форы за то, что 'доги' могут не знать всех санитаров в лицо, это ведь две разные конторы. Но как быстро к лежащему парню доберется другой санитар и поднимет тревогу, узнав в 'прыгуне' своего? Или как быстро сами 'доги' разгадают этот ребус и обнаружат между мной и суицидником не менее десятка явных десять отличий. И возраст, и отсутствие ран, и телосложение в целом. Некоторые ведь из них видели меня свисающим, как обезьяна, с балконе соседнего подъезда. Как быстро они поломают мою легенду?

       А чреда лестничных пролетов не заканчивается. Все вниз и вниз, и вниз. Неужель сразу в ад заносим?

       Напарник что-то бубнит, я его не слышу, по крайней мере не отвечаю, а он, спасибо ему, и не требует от меня никакой реакции. Все, что я расслышал, так это то, что вскоре 'все это накроется медным тазом' и 'не будет никакой санитарной службы'. Но, как и прежде, я оставил это без внимания.

       Я просто шел. А когда вышел на свет, мне показалось, будто я покинул темную, сырую пещеру после нескольких дней бесцельных блужданий в ее лабиринтах. Под теплыми лучами стало легко и спокойно, мысли упорядочились, сердце остепенилось. Идеальное расположение духа для безумных поступков.

       Мы передаем труп другим двум парням, которые стоят возле мусоровозки, а те в свою очередь, передают мешок другим двум, которые стоят на бортах. Кто-то из последних спрашивает моего напарника, что там случилось, интересуются, что за стрельба и в кого палили, но тот вяло отмахивается. Мол, не знаете разве, в кого могут стрелять? В людей обычных, не в инопланетян же.

       - Идем, Суриков, у нас дел еще по горло. Эй, ты куда? С тобой все нормально?

       Я понимаю, что он обращается ко мне, но остановить меня сейчас может разве что пуля. Я решительно шагаю прочь от машин, затылком ощущая отправленные мне вслед взгляды. Они еще не понимают, но скоро им все станет ясно. Для некоторых, с той стороны дома, где лежит разбившийся санитар, уже все ясно, я это просто чувствую.

       Срываясь в бег, я слышу крики за спиной. Один из голосов мне очень знаком. 'Нападе-е-ние!' Привет, крикун, никак не угомонишься? Рожок мой у тебя? Побереги, чует нос, пересечемся еще.

       А затем к ним добавились короткие автоматные очереди. Зря. Я бегу как ошпаренный, не чувствуя ног и усталости, не видя дороги перед собой и ни о чем не думая. Я спокоен, как тренер, чья команда уже в первом тайме загнала сопернику три банки. Мне все удалось, остальное издержки. Если 'псяры' не знают потайных мест этого района, им ни за что меня не догнать. Ни за что не найти.

       Но я все равно продолжаю бег. Последующие два года я почти не останавливаюсь. И даже когда пробираюсь незаметно как призрак, я все равно бегу. В голове, в подсознании, в мыслях. Внутренне я продолжаю бег, ведь остановиться - значит...

       Да, умереть.

       Мы выкурили сначала по одной, потом еще и еще, закоптили комнату хоть топор вешай, а разговор все не шел. Ну как 'разговор'? Женьке-то меня особо спрашивать было не о чем, тут все и так понятно: тягач есть тягач, мотивы ясны как Божий день. А на мои попытки развязать ему язык он отвечал нехотя, с бесящей минутной задержкой, и без капли конкретики в словах. То ли по натуре был такой неразговорчивый, то ли после замеса в павильоне никак отойти не мог, но судя по его виду, так кирпичи он бы таскал охотнее, чем языком плескал. Поэтому я, ощупав обволакивающую его невидимую и непробиваемую скорлупу, умолк и сам. Тут было над чем поломать голову и без слов.

       Доверял ли я ему, оказавшись в одной комнате? Нет. Ожидал ли от него западла? Да. Но все это скорее по обычаю, чем из-за того, что он был из проклятого псячьего клана. Просто по-другому я не умел: пару лет в изоляции, знаете ли, никоим образом не воскрешают прежнего чувства веры в людей. Какими бы добрыми качествами, навроде бескорыстного спасения из западни, они не обладали. Мне они и такие нравственные видятся не лучше китайских машин. И вроде бы кондиционер тебе, и хромированные вставки на консоли, и набор опций как в дорогой иномарке, просто глаз радуется, а душою все равно понимаешь - дерьмо ведь. Насквозь дешевое дерьмо, завернутое лишь в блестящую упаковку. И все, что нужно этому дерьму, это то, чтоб ты купился на его кондиционер. Купился и бабло выложил, а что будет потом, эту жестянку не интересует.

       Но Жека был вне обобщенных мной категорий людей. Я не доверял ему, но и обманкой он мне не казался, уж я-то знал в этом толк. Скорее он был похож на человека, который привел в дом помирающего с голода дворнягу, накормил и разрешил лечь на коврике, но при этом совершенно не понимал, зачем он это сделал. От великодушия своего, аль с расчетом каким, чтоб дом охранял?

       Прикрывшись занавеской, он стоял у окна и, спершись плечом на стену, курил. Изредка потягивал из дородной дюралевой кружки кисло-приторную брагу собственного приготовления. Пряча сигарету в кулаке, абы с улицы никто случайно не заметил тлеющего уголька, он что-то высматривал. Может, придти кто должен, и ему не хотелось пропустить торжественный миг встречи?

       В безлунной темноте познеоктябрьской ночи поблескивали только налитые легкой безуминкой его глаза.

       Какое-то время я также стоял с другой стороны окна и таращился на улицу. Но поскольку смысла во всем этом так и не отыскал (ибо если он ожидал штурма бывших его сослуживцев, то почему решил, что они зайдут к дому именно с тыла?), интерес к рассматриванию темных силуэтов быстро иссяк. Я уселся на диван и налил себе в стакан еще немного браги. Градус, коим она немного отличалась от остальных забродивших помоев, был просто ничтожен, но посредством голодного желудка, она таки разбавляла кровь. В голове как-то приятно потяжелело и в ноги стало тепло. Пока опорожним полторашку, глядишь я и вовсе