тонкий профиль, и в его глазах светилась жизнь.

Тома вспомнил о смерти Марийера. Сердце защемила глубокая тоска, и он подумал, не мог ли стать ему настоящим другом Жозеф Дагерран.

— Женщина, не так ли? — снова спросил Жозеф.

— Да, — сказал Тома.

— И это Мари!

— Да, — снова сказал Тома, — Мари.

— Оставьте ее, идите к другой, — сказал Дагерран.

— Не могу, не имею права.

— Это не причина, — сказал Дагерран. — Вы сделаете несчастной Мари, так же как и себя.

— Нет, вы понимаете, я не хочу все снова разрушить. Это вызвало бы столько неприятностей, чего я не могу и не хочу допустить.

Он быстро повернулся и пошел по направлению к улице, словно ему хотелось как можно скорее оказаться на освещенных улицах города.

Тома начал оживленно говорить о газете, но этот поток слов не мог скрыть его отчаяния. Дагерран ни разу не осмелился упомянуть о своей жене и детях: ведь он был счастливым человеком или по крайней мере верил, что это так.

Выборы в законодательное собрание нарушили обычное течение жизни Парижа. Все были в волнении. Люди с энтузиазмом шли голосовать. Правительство, настроенное оптимистично (без всяких на то оснований), истратило три миллиона франков на кампанию по обработке общественного мнения. На практике это означало, что покупалась каждая газета, настроенная более или менее благоприятно к режиму и срывались предвыборные митинги оппозиции. Убежденный, что кампания такого рода привлечет на его сторону большинство избирателей, Наполеон Третий спокойно ожидал первых результатов голосования.

Вечером в день выборов, двадцать третьего мая, Париж был охвачен всеобщим возбуждением. Каждый стремился на улицу, где можно было обсудить последние новости и купить свежие газеты.

Царила атмосфера веселости и возбуждения. Тома Бек и Жозеф Дагерран задержались, работая над корректурой, в маленькой типографии на боковой улочке позади рынка Мадлен. Это было довольно далеко от их офиса на улице Сент-Андре-дез-Арт, но старый печатник был другом Шапталя и установил для них льготную цену.

Около десяти часов они закончили работу над последним вечерним выпуском. Окончательных результатов еще не было, и они должны были ждать до рассвета, чтобы узнать последние сообщения. Примерно в десять часов вечера Жернак и Шапталь зашли за своими друзьями, которые еще не обедали.

— Все идет очень хорошо, — сказал Шапталь, потирая руки. — Мы одержим победу практически во всех этих избирательных округах.

Победа Гамбетты была почти очевидна, но все же Тома не мог быть спокойным. Его газета поддерживала кандидатуру Рошфора в третьем избирательном округе. Соперником Рошфора был Жюль Фавр, явный кандидат правительства.

— Рошфор выиграет, — с оптимизмом продолжал Шапталь.

— Это будет нелегким делом, — предсказал Тома, — остальные сделают все возможное, чтобы не пропустить его, увидите. Они согласятся на любой избирательный блок.

— Оппозиция будет иметь некоторый успех в Париже, — сказал Дагерран, — но в провинции нас ждет разочарование. Администрация снова будет манипулировать голосами избирателей.

— А как насчет того, — громким голосом произнес Шапталь, — чтобы хорошо пообедать вам обоим, а? Голодание не принесет ничего хорошего, только сделает несчастными.

Как обычно, он превосходно пообедал и был в отличном расположении духа. Дагерран улыбнулся и потянул Тома за рукав.

— Мы так и поступим. Я страшно устал, это факт.

Оба направились к бульвару, по которому в обе стороны прогуливался народ, как во время карнавала. Присутствие на улицах такого большого количества людей, гуляющих целыми семьями, стайки молодых девушек с лентами в волосах и в нарядных шляпках говорило о том, что все ожидают важных событий. Страна пробуждалась, и, хотя окончательных результатов выборов еще никто не знал, люди верили в неизбежность перемен. После восемнадцати лет политического бездействия внезапно, в один вечер, парижане проявили свой темперамент и свое свободолюбие, казалось, утраченное.

Группы возбужденных молодых людей шли с пением «Марсельезы», и буржуа смотрели на них со снисходительными улыбками. Около рынка Мадлен человек, обращаясь к толпе, выкрикивал: «Да здравствует республика!», — нимало не заботясь о полиции, которая могла подойти и арестовать его в любую минуту.

— Его же посадят, — сказал Тома Дагеррану, увидев оратора, выступающего с речью. — Они пугают меня, — добавил он мгновение спустя. — Эта толпа… Годами люди спокойно подчинялись, терпели тиранию, их нельзя было заставить сказать хотя бы одно слово против власти. И вот сразу, в один день, все отвернулись от порядков, которые раньше признавали, и готовы даже повесить своих прежних идолов. Я нахожу это ужасным.

— Чего же вы хотите, — философски заметил Дагерран. — Люди встают на сторону сильнейшего. Толпа — как женщина: она нуждается в повелителе. Она может вытерпеть очень многое, прежде чем поднимется против притеснителей, но после этого ее не удержать.

Они начали искать какой-нибудь ресторан, но все подобные заведения на бульваре в это время вечера уже были заполнены. Единственное место со свободными столиками, которое они нашли, было дешевой столовой на старой улице, куда обычно заходили пообедать уличные торговцы с рынка Мадлен. Не имея иного выбора, они решили зайти, и там, вопреки ожиданиям, им подали вкусное тушеное мясо, которое они запили неплохим вином.

— Вы всегда приходите обедать вечером, — сказал им рабочий, который, как и они, ел, стоя у прилавка. — Кухарка знает, что извозчики — люди голодные и не любят чересчур жидкую пищу. Днем посетители не так разборчивы, и тогда она разбавляет и суп, и вино.

Разговорчивый рабочий пустился рассказывать историю своей жизни, потом перешел к теме выборов. Некоторое время спустя позабавленные и слегка раздраженные его болтовней Тома и Дагерран вышли из столовой. Не желая идти по боковым улицам, они направились в обратный путь по людным бульварам. Им не хотелось идти домой.

— Может быть, зайдем выпить в «Мабиль»? — предложил Дагерран. — Там можно посмотреть танцы, а это интереснее, чем извозчики.

Тома все это не особенно волновало, но зараженный возбуждением необычного вечера, он последовал за Дагерраном, нырнувшим в толпу. «Мабиль» находилась на улице Вев.

Весной и летом здесь танцевали на открытом воздухе при свете больших газовых фонарей. Гирлянда огней вилась вокруг танцевальной площадки, а над входом красовалась яркая вывеска. Внутри площадка была заполнена людьми. Они танцевали и в саду, и в огромном красном танцевальном зале, на стенах которого висели массивные красивые зеркала. В середине этого утопающего в огнях царства стояло круглое возвышение, на котором разместился оркестр, им дирижировал знаменитый Оливье Этра.

Вход стоил пять франков для мужчин и один франк для женщин. Тома колебался, его отпугивала чрезмерная веселость публики.

— Пойдемте, — сказал Дагерран. — Это развлечет вас.

Они купили билеты и вошли внутрь. Все пространство было заполнено людьми: одни танцевали на площадке или на вымощенных алтеях, другие ходили взад и вперед, наблюдая за танцующими. Ведущие танцоры были платными профессионалами, и некоторые из них, такие как Селест Могадор, Помаре и Ригольбош, были очень знамениты. Они начинали свою карьеру с того, что вскидывали ноги несколько выше, чем все остальные, и постепенно их имена стали широко известны. Многие же просто растрачивали здесь свою молодость, танцуя все вечера напролет для удовольствия толпы. Сидя в одиночестве в беседках или прогуливаясь в поисках клиентов, здесь находили себе место и женщины легкого поведения — «Лоретты», как их называли по обычному местонахождению на улице Нотр-Дам-де-Лоретт. Они цеплялись