слишком большим риском. Большинство попыток выявления идентичностей провалится, и лишь немногие увенчаются успехом. Традиционная партия рискует растратить все свои ресурсы на спекулятивные по пытки создать конкретную точку приложения политических сил, которая в итоге окажется неработо способной. С другой стороны, крупные корпорации нередко избегают рискованных инвестиций, но вни мательно следят за многочисленными мелкими компаниями, и если какой-либо из них случится набрести на удачную идею, эта компания поглощается. Аналогичным образом нам необходим открытый рынок конкурентной борьбы за определение политических идентичностей, который бы лежал за пределами олигополистической арены традиционных партий, но поблизости от нее. В работе этого рынка должны участвовать представители партий, чтобы последние могли брать удачные находки на вооружение. Со ответственно, демократическая политика нуждается в энергичном, хаотичном, шумном контексте, состоя щем из всевозможных движений и группировок. Они создают питательную среду для грядущих демократи ческих всходов.
В качестве очень важных примеров можно назвать события 2002-2003 годов в Италии, когда правительство Берлускони все более решительно и беспардонно добивалось принятия законов, направленных на защиту прошлой, нынешней и будущей деловой практики его лидеров от финансовых ревизий и уголовного преследования. Ответом на это стало широкое протестное движение с массовой социальной базой, способное на проведение масштабных публичных шествий и демонстраций и в основном организованное за рамками левоцентристских партий, которые не сумели адекватным образом выразить негодование и озабоченность многих граждан и к тому же сами оказались в опасной близости от подобных связей между политикой и бизнесом. Партии, за исключением Всеобщей итальянской конфедерации тру да— главной профсоюзной конфедерации страны,— сперва старались держаться в стороне от этих акций, опасаясь, что современное население проявит больше враждебности к политикам, марширующим по ули цам в знак протеста против коррупции, чем к самим подозреваемым в коррупции.
Призывы к беспристрастности судебной системы и честности бизнеса едва ли можно назвать ра дикальными; в XVIII веке они воспринимались как минимальные требования, обеспечивающие эффективность капиталистической экономики. То, что в Италии XXI века они стали лозунгами для сплочения внепарламентской оппозиции, служит еще одним под тверждением кризисного состояния итальянской демократии. Однако пример Италии позволяет сделать некоторые обобщения. Во-первых, в отличие от американских избирателей после президентских выборов 2000 года, многие итальянцы демонстрируют, что простых людей может волновать вопрос о неподкупности политической системы и что они вовсе не пресытились и не впали в цинизм. Во-вторых, оказывается, что вполне возможно организовать крупное политическое движение без помощи политического класса. В- третьих, не исключено, что политическому классу левоцентристов следовало бы держаться в стороне и не принимать непосредственного участия в новых движениях, поскольку он, не желая рисковать популярностью, станет помехой для каких-либо радикальных шагов. Наконец, что самое важное, мы видим ошибочность суждения о том, что вопрос о понаехавших иммигрантах в любых условиях будет волновать людей сильнее, чем какие-либо проблемы, неудобные для политиков правого толка. О том же нам говорит и исчезновение генетически модифицированных продуктов из супермаркетов большинства европейских стран в ответ на массовое недовольство потребителей. Этот же вывод можно распространить, допустим, на озабоченность все более опасными условиями труда. Подобные кампании могут стать не менее популярными, чем движения ультраправых, однако кампании не возникают сами по себе, если их не проводить сознательно, отталкиваясь от интересов участников и выявляя причины их недовольства.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, эгалитарные демократы, описав полный круг, пришли к тому состоянию, в котором они пребывали в конце XIX века, когда, не имея своей партии, им приходилось лоббировать политические элиты других партий? Нет, потому что мы описываем не круг, а параболу. Двигаясь по ее траектории, мы пришли в новую точку, имея в багаже историю организационного строительства и достижений, которую нельзя разбазаривать. Двойственность этой ситуации диктует нам, видимо, противоречивые уроки. Во- первых, необходимо не оставаться глухими к потенциалу новых движений — пусть даже поначалу их бывает трудно понять, но они могут быть носителями жизненной силы будущей демократии. Во-вторых, необходимо лоббировать традиционные и новые организации, потому что лоббирование — это главный механизм постдемократической политики. Даже если интересы, отстаиваемые эгалитаристами, всегда слабее, чем интересы крупных корпораций, отказ от лоббирования не прибавит им силы. В-третьих, нужно участвовать в работе партий, не стесняясь критиковать их и выдвигать свои условия, потому что в способности проводить эгалитарную политику с партиями не сравнится ни один из их постдемократических суррогатов.
Однако при этом мы знаем, что любые цивилизованные демократические дискуссии по многим стоящим перед нами серьезным вопросам будут затоптаны глобальными компаниями с их заявлениями о том, что они не смогут прибыльно работать, если не освободить их от надзора и соблюдения требований социального обеспечения и перераспределения. К тому же самому сводилось главное бремя политической позиции капитализма в XIX — начале XX века. Он был вынужден пойти на шаг, который в ретроспективе представляется временным компромиссом между всевозможными факторами, такими как его собственная неспособность обеспечить долговременную экономическую стабильность; неуправляемое насилие, к которому порой приводили его собственные заигрывания с фашизмом и конфронтация с коммунизмом; по большей части ненасильственное, но все равно пагубное противостояние с профсоюзами; полная неэффективность оставленной без присмотра социальной инфраструктуры; растущая привлекательность социал-демократических партий и политических аль тернатив.
Насколько существенное место в этом сложном уравнении занимали реальные и гипотетические хаос и разрушения? Невозможно делать вид, будто они не играли никакой роли. И социальный компромисс середины XIX века, и связанный с ним период относительно максимальной демократии, сами по себе будучи воплощением мира и порядка, были выкованы в ходе процесса, нередко сопровождавшегося кровопролитием. Необходимо не забывать об этом, когда мы осуждаем антиглобалистов за их склонность к насилию, за их анархизм и неспособность предложить какую-либо серьезную альтернативу капиталистической экономике. Мы должны задаться вопросом: сможет ли что- нибудь, помимо масштабной эскалации реально разрушительных действий подобного рода, создать достаточную угрозу прибылям глобального капитала для того, чтобы посадить его представителей за стол переговоров и положить конец детскому рабству и прочим формам насильственного труда, загрязнению среды, реально разрушающему нашу атмосферу, хищническому расходованию невозобновляемых ресурсов, колоссальному и растущему материальному неравенству между странами и внутри самих стран? Вот те проблемы, которые в первую очередь грозят здоровью современной демократии.
ЛИТЕРАТУРА
Даль Р. 2003.
Кляйн, Н. 2005,
Линдблом, Ч. 2005,
Патнэм, Р. 1996. Чтобы демократия сработала. М.: Ad Marginem.
Хиршман, А.О. 2008,
