«Встретил ён меня на охоте в тайге, — снова передернул от волнения плечами Зайчиков, — и подарил, ну, как бы для сродственников шелковую и плисовую китайскую материю, чай, сахарин и бутыль спирта. И предложил мне стать его напарником по таежному промыслу. Пьяный Назар шибко тогда размечтался. Дескать, мы вдвоем могли бы здорово разбогатеть на обработке хунхузов. И разрисовал передо мной всякие картины своих и Афониных дел. Даже плакал — жалковал о напарнике Афоне. Дескать, ён глупо погиб — из-за своей жадности… Я, ента-таво, наотрез отказался от авантюры Назара, а когда принес его подарки домой и рассказал все жене, она заставила выбросить их к ентовой матери. Даже не притронулась к шмуткам. И пригрозила, ента-таво, ежели я буду якшаться с Назаром, то сонному отрубит мне голову. Назар сторонился меня до самого ухода за кордон» — «Кузьма Данилович, почему о преступных проделках Назара вы не сообщили властям?» — «Э… э… ента-таво, добрые люди, власть от нас далеко, а Назар с кинжалом за поясом рядом. Пока власти до него доберутся, так ён десять раз может выпустить мне кишки в лесу. А у меня семья… Так что медведю ногу не подставишь». — «Ведь он убил человека — Черных Афоню, а вы молчали. Почему?» — «Об убийстве Афони Назар мне сознался опосля — лет почти через десять после того случая, как уходил он в Маньчжурию. Сам я убийства, ента-таво, не видал. Чего ж и кому ж мог я донести и доказать?» — «Что вам сказал Назар о своих дальнейших намерениях при встрече осенью 1947 года?» — «Ён сказал, что идет искать свово сына Игната». — «Где Назар сейчас?» — «Не знаю». — «Не скрывается ли он в тайге?» — «Может, и скрывается. Ён мужик еще в силе; Такому при доброй одежде и харче запросто можно зимовать в тайге». — «В каком месте?» — «Тайга большая, в ней легче легкого можно укрыться. Может ён зиму скоротать в Рокотуне. Ён уже там пытался зимовать в 1945 году. Место глухое, дичи шибко много, пещера имеется, родничок не замерзает». — «У вас есть родственники в Приморье?» — «Никого. Только в Сучане проживает моей жены родная сестра Матрена».

Зайчикова мы поблагодарили за беседу и отпустили домой, а сами, придвинув председательский стол к печке, расшуровали ее, вскипятили «таежный чаек». Совещались допоздна…

Ранним утром Сошников и лейтенант Дедов уехали в Чугуевку — для доклада по телефону Хабаровску, после чего они отправились на свои розыскные участки. А я с помощью председателя сельсовета Бочарова начал готовиться к рейду в тайгу. С большой охотой в ответ на мое предложение согласились сходить со мной на Рокотун, якобы поохотиться, Зайчиков и комсорг колхоза Женя Гладких. Под началом Зайчикова, такого опытного таежника, заметно ожившего и вроде помолодевшего, мы быстро снарядились. Для меня он раздобыл пиджак, оленьи брюки, унты, короткие, но широкие лыжи. Разложили походный груз поровну в три заплечных мешка.

Из Тамбовки вышли на другой день, еще затемно. Впереди неспешно, но легко двигался Зайчиков, за ним, по порядку, — я и комсорг Женя.

Было тихо, безветренно. Щеки пощипывал несильный морозец. За нами тянулась по жесткому, сухому снегу неглубокая лыжная колея — вдоль невысокого и редколесного правого берега таежной речушки Алихан, вверх по ее течению. Часа через полтора на восточном небосклоне появилось и стало медленно разрастаться светлое пятно. И постепенно там, впереди нас, где-то на горизонте, словно прорезались зубчатые хребты Сихотэ-Алиня. А спустя еще полчаса лучи красного негреющего солнца, медленно выплывавшего из-за гор, расцветили таежные распадки, долины и вековые деревья диковинным нарядом. Тайга заблистала в разноцветье, еще больше похорошела.

Чем дальше мы шли, тем она становилась непролазнее, вроде бы теснее. Пройдя по ней километров десять, присели отдохнуть на беспорядочно лежавшие валежины. Ветра тут не было. Но по вершинам огромных деревьев катился, видно, никогда не угасающий тугой шум. Мне было приятно забыться — как бы окунуться в неповторимую, монотонно шумящую таежную глушь. Только напряженный настрой в связи с поиском признаков пребывания Назара не позволял спокойно любоваться всеми ее причудами и прелестями.

Когда двинулись дальше, Женя вдруг окликнул убежавшего далеко вперед Зайчикова: «Дядя Зайчик, пошто мы идем по бурелому, а не по левому, свободному от валежин берегу речки?» — «Да нешто ты, ента-таво, не видишь, — ответил Зайчиков, — тут больше снега для лыж, а там, под крутизной, вон какие голые каменистые осыпи, по ним лыжи не пойдут…»

Так мы и шли еще несколько часов с короткими передышками. Выбрали наконец подходящее место, решили пообедать. Пока разгорался костер и грелся чай, Зайчиков задавал мне свои бесхитростные вопросы.

«Вы, Пётра, не обижаетесь, что я так величаю вас?» — «Конечно нет, мне даже приятно, что мое имя как-то по-новому звучит». — «Ну хорошо, а меня зовите просто Зайчик, я к такому званию давно привыкший… А вы раньше в тайге бывали?» — «Я родом из сибирской тайги, немало полазил по ней». — «Ну а какая она там, как здесь, аи другая?» — «В тайге, и там, и здесь, много одинакового. Саянские наскальные нагорья схожи с сихотэ-алинскими дебрями. А дальше к северу, в прибрежье Енисея, Кана, Бирюсы и Ангары, местность более ровная, низменная. Но тайга и там дремучая. Однако приморские леса богаче, разнообразнее сибирских. Еще до войны, во время срочной службы, побывал я в верховьях рек Имана и Ваки — был просто поражен необычным разнообразием растений здешних лесов». — «Значит, вы, Петра, тут и до войны находились, — в раздумье произнес Зайчиков. — Вот и мои сыны — считай, ваши ровесники — до войны тоже служили в армии. Они сейчас ходили бы, как и вы, молодые и ладные, да вот… всех троих война сглотнула».

Зайчиков надолго умолк…

Пообедав, мы двинулись дальше. Но вскоре на нашем пути сплошной стеной встали непроходимые дебри. Пространство между огромными вековыми соснами, кедрами, лиственницами и осинами сплошь забил мелкий и густой, словно щетка, пихтач вместе с колючим ельником, вязким лозняком, бесконечными кустами черемухи, высоким травяным сухостоем. Местами все это было переплетено и скручено крепкими, словно железными, лозами дикого винограда, гибкими лианами и завалено беспорядочно рухнувшими и наслойно лежащими вековыми, огромными деревьями. И если до этого удавалось находить или прорубать топорами пролазы для хода, то дальше идти стало вовсе невмоготу. Тогда Зайчиков посоветовал перебраться на левый, менее заросший растительностью скалистый берег речки Алихан, что мы и сделали.

Ее в этом месте уже сплошь покрывал игравший на солнце серебряным блеском молодой лед, который потрескивал под нашими ногами. На ненадежный лед мы положили рядком две длинные, срубленные и очищенные от сучьев осины, по которым можно было пройти только до средины речки. Первым по ним осторожно зашагал, с вещмешком за спиной и повешенным на шею ружьем, Зайчиков. Одной рукой он ловко опирался на палку, а другой потихоньку продвинул по льду продолжение «мостка» — еще две осины, достигшие противоположного берега, по которым сразу же и перебрался туда. За ним перешел речку и я. А с Женей случилась беда. Он пошел по столь шаткому настилу без опорной палки в руке, хотя мы с Зайчиком предупредили его об опасности. За плечами у него был вещмешок и привязанные к нему лыжи, на шее — ружье. Женя скоро было и легко зашагал по осиновым жердям, балансируя, словно циркач, расставленными в стороны руками. Пройдя половину пути, он вдруг оступился на крутнувшейся неровной осине и, потеряв равновесие, упал, проломив лед, забарахтался в образовавшейся полынье. Одежда и мешок быстро намокли, а сильное течение втянуло юношу под лед по самые плечи. Еще миг — и он бы скрылся там навсегда. Но, к счастью, Женя все-таки успел дотянуться до осины и намертво вцепиться в нее обеими руками. Но конец жерди, а с ним и пострадавший уже стали погружаться в воду. Я бросился к другому концу жерди и успел ухватиться за нее, хотя и сам по грудь оказался в воде — и подо мной рухнул лед. Упираясь ногами в каменистое дно, я изо всей силы потянул жердь с Женей к берегу, а подоспевший Зайчиков вовремя помог мне. Женя цепко держался за дерево и все пытался забраться на лед. Однако непрочные края его обламывались, все больше расширяя полынью… И все-таки доволокли пострадавшего до берега…

Несколько часов мы обогревались и сушили одежду у огромного костра; беспокойный Зайчиков щунял, почти не переставая, Женю за его беспечность.

Дальше шли без лыж, карабкались по крутым каменистым, местами изрядно обледенелым хребтам и скользким осыпям. Идти стало куда тяжелее, мы чаще делали привалы. На одном из них возле самой вершины каменистого хребта Женя окинул недовольным взглядом окрестности: «Какой страшный горный хаос. Тут можно запросто заблудиться».