Жак хотел что-то возразить, но тут зазвонил телефон. Он сделал жест, который означал: «Я вас покину на пять минут», – вышел в спальню и прикрыл дверь.

А я все смотрела на странный пейзаж. И чем ему это место так дорого? Тоже мне, красота несусветная… Нет, не понимаю. Понимаю, когда картина красивая. Или, по крайней мере, интересная, необычная. Но вот это? Поднявшись с кресла, я подошла к полотну вплотную. Какое-то странное чувство подсказывало мне, что здесь что-то не так. В памяти вдруг всплыл разговор с Антонио о перепродаже краденых картин. Жак, Либерман, Рим, картины… Обошла полотно несколько раз, плюнула на палец, потерла край картины возле рамы. Краска слезла. Под ней проявился другой красочный слой.

Опаньки, опаньки… Я встала как вкопанная. И все поняла. Этот невзрачный пейзаж был написан поверх какой-то другой картины! Тогда все стало по местам. Ведь именно этого мне и не сказал Антонио в шлюпке! Почти не сказал. Он знал, как продавали краденые картины, но вовремя прикусил язык. Что же касалось Либермна, то я очень сомневалась, что он знал хоть что-то об этом пейзаже.

В дверном проходе возник Жак.

– Ну что, присмотрелись? – поинтересовался он, еще не заметив, что я наделала.

– Ага, присмотрелась. Ко второй картине под вашим любимым местом…

Жак изменился в лице, подбежал к полотну. Потом уставился на меня. Я показала ему палец в краске.

Сначала мы молчали, пристально глядя друг другу в глаза. Потом Жак сдался.

– Говорю же, растете на глазах, – покачал он головой.

– Что хоть за картина?

– Ван Гог, – улыбнулся Жак.

– Вам она действительно нужна?

– Я что, похож на идиота? Зачем она мне? – Он погладил по раме рукой. – На следующей неделе она уедет в Париж. А я стану несколько богаче, чем сегодня.

По дороге домой я пребывала в некой прострации. Мне требовалось время, чтобы переварить произошедшее. Нет, Жак определенно вызывал у меня чувство уважения. «Пейзаж, который мне дорог…» Эх, молодец! А потом я подумала о Якове Давыдовиче, и мне отчего-то стало его очень жалко…

Вернувшись домой, я положила в конверт фотографии, которые были сделаны Питером, и набрала номер Либермана. К телефону подошел он сам.

– Яков Давыдович? – справилась я, прикрывая трубку платком.

– Да, я. Кто говорит?

– Через час будьте возле метро «Таганская».

– Что это такое? – тихо возмутился Яша. – Опять шантаж? У меня больше ничего нет!

– Не ругайтесь, Яков Давыдович, выполняйте инструкции, – посоветовала я и положила трубку.

Положила конверт в сумку, поехала на станцию «Таганская». Начинал накрапывать дождь. Стоял полдень, у метро было людно. Либерман уже толкался у киоска с напитками, сильно нервничал и крутил головой по сторонам. Я представляла, как он себя чувствовал. Ведь он в каждом прохожем видел врага! Обошла Яшу сбоку, нашла лавочку, положила конверт под нее. Потом дошла до телефонной будки, набрала личный номер Либермана.

– Слушаю! – раздраженно сказал он.

– Идите до третьей лавки, – сообщила я, – под ней конверт. Возьмите его и ждите дальнейших инструкций…

Спрятав телефон в карман, Яков Давыдович поспешил к лавке. Озираясь, присел. Выждал еще пару минут, оглянулся, нагнулся за конвертом. Я стояла у входа в метро и отчетливо видела его испуганное лицо. Он положил конверт себе на колени и никак не решался его открыть. Потом вздохнул, возвел глаза к небу, оторвал боковую часть. Достал фотографии из конверта, нахмурился. Конечно, он ничего не понимал. Вглядываясь, он листал их еще, и еще, и еще…

Дождь тем временем набирал обороты. Народ открывал зонтики, спешил под крыши и навесы киосков. Только Яков Давыдович сидел на лавочке и смотрел фотографии в сотый раз. Потом встал, спрятал конверт за пазуху, втянул голову в воротник своей легкой куртки и зашагал прочь. Маленький, неприметный человек.

Я проводила его взглядом и облегченно вздохнула. Спускаться в метро не хотелось. Я открыла зонтик и неспешно побрела по городу, наслаждаясь последними днями уходящего лета.

Лето подходило к концу. Дни стояли теплые, но все вокруг уже говорило о том, что осень вот-вот вступит в свои права. Что-то витало в воздухе, что-то такое тонкое, необъяснимое.

Я лежала на диване, вполуха слушала какую-то передачу по телевизору и витала в своих мыслях. У меня так бывает – трудно сосредоточиться. Хочется обдумать что-то одно, а в голову лезет все другое сразу. Хотя… что там говорить, это лучше, чем полное отсутствие идей.

Из распахнутого окна со двора доносились детские крики, истошно орал Митя из третьей квартиры. Его голос знал весь дом – невозможно было ошибиться. Орал Митя каждый раз, когда Леночка из первой квартиры забирала у него лопатку. Кто-то пытался завести старый «Москвич». Наверно, дед из первого подъезда. «Миша! И сыру возьми грамм двести!» – ну, это уж точно Наталья Алексеевна с пятого этажа. Такое ощущение, что ей доставляет удовольствие свисать с балкона и кричать вслед мужу. На первом этаже, у Зюшиных, отчаянно брехал пудель. Значит, минут через десять им в стену начнет долбить Юрий Петрович… Что может быть роднее всего этого? Нет, где бы я ни была, куда бы ни ездила, ничто не сможет заменить мне этот дом.

Сквозь крик Мити я услышала, как надрывается мой телефон. Вскочила, поскакала в коридор, споткнулась о собственную туфлю, ударилась об угол, но успела.

– Ну, я согласна, – промяукала в трубку Наташка.

Я облегченно вздохнула.

…Двумя неделями раньше я встречалась с Жаком. Мы обсуждали детали предстоящего дела. Встречались, как обычно, в Москве. Мы сидели в летнем кафе. Жак с интересом рассматривал публику.

– Красивые все-таки русские девушки, – сказал он задумчиво, любуясь на двух подружек за соседним столом.

– Не могу не согласиться, – заметила я.

– Женщины, женщины… – Жак вздохнул и позвал официантку. – Вам как обычно? С молоком?

Я кивнула. Мне было чертовски приятно, что он помнил: кофе я пью с молоком. Официантка, не меняя каменного выражения лица, удалилась.

– И когда у вас научатся улыбаться в общественных местах? – покачал головой Жак и с сожалением посмотрел ей вслед.

– Никогда, – улыбнулась я. – А зачем? Это особенности нашего национального обслуживания. Если у нас официантки станут улыбаться, мы сольемся с серой массой европейских общепитов и потеряем оригинальность. А так у нас сервис с изюминкой.

– Уж изюминка, – крякнул Жак и тут же забыл о неулыбчивой девушке. – Итак, женщины… Как вы знаете, пару месяцев назад я провел несколько недель в Южной Африке. По делам. Там, совершенно случайно, я познакомился с одной девочкой.

– Черной? – поспешила уточнить я.

– Мать у нее черная, отец белый. А девочка вышла…

Жак глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Я посмотрела на босса и сама чуть не закатила глаза. Таким я