- Нет, Степаныч, «убитая горем мать» не набирай, это уже было у нас. Набирай:

 - Фройка, двигай опять на Ланжероновскую и принеси чего новенького, - потребовал Редактор, подталкивая молодого репортера отдела происшествий к двери.

    Назревали интересные события. Навроцкий имел чутьё на убойный материал. Его газета отличалась от многих одесских издательств оригинальностью изложения материала, смелостью мысли, злободневностью.

    Газета хорошо продавалась, а на фоне многочисленных газетных изданий Одессы, не легко было выстоять.

    Наконец-то мы получили настоящую человеческую квартиру. Я и моя мама. Мы жили вдвоем. Мама развелась с моим отцом, когда мне было четыре года. Жить в Одессе в семье моей бабушки, маминой мамы, было практически невозможно, хотя и там мы жили наездами довольно долго. Лето я проводил в Одессе у бабушки, а зимы – скитаниями с мамой по селам одессщины. Она работала инспектором сельских школ. Со временем мама перевелась на работу в Одессу. После одной комнаты глубокого подвала, у которого окно оказалось ниже уровня земли с плитой по средине комнаты и дверью, выходящей в угольные сараи одесской школы, начальство которой смилостивилась выделить маме «самостоятельное» жилье, мы получили перед самой войной во дворе школы на первом этаже большие, как мне тогда казалось, две комнаты в коммунальной квартире. Огромное окно выходило на улицу, заливая комнату солнечным светом большую часть дня. В общей квартире даже был туалет с разбитым унитазом без сливного бачка. Мне казалось это чудом современного быта. Сливать его приходилось водой из ведра. Если кто-то из соседей шёл в туалет с полным ведром, то это надолго.

    Рядом с туалетом размещалась небольшая кладовка, наби-тая разной рухлядью. Меня очень интересовало, что же хра-нится в таких потаённых местах, куда никто не заглядывал годами. Целыми днями я был предоставлен самому себе. Мама много работала в школе, набирала уроки в две смены, чтобы как-то прокормиться, а по вечерам училась. Она всю жизнь училась, с самых молодых лет - на курсах воспи- тателей детских садов, потом в педучилище, учительском институте  и  уже  во  время  войны, в  возрасте  сорока лет, в эвакуации, окончила пединститут. Училась она только на вечерних отделениях.

    Как-то, в один из дней, я все же добрался до кладовки. Во  всей квартире  я было один. Чего там только не было: поломанные стулья, продавленное кресло, старый чемодан, разорванный саквояж и прочая дребедень. Но на верхней полке, до которой я с трудом добрался, лежали в пыли четыре пухлых папки, перевязанные некогда голубой лентой. Я потянул связку и она с грохотом свалилась на пол, подняв тучу пыли. Обтерев тряпкой коё-как пыль,  прочёл на картонной обложке - «Тайны одесских катакомб». Сердце бешено забилось. Быстро затолкнув всё барахло обратно в чулан, схватил тяжеленную связку и потащил её в комнату. Повозившись с затвердевшими от времени узлами, развязал первую папку. На титульном листе аккуратным почерком с наклоном каллиграфическим письмом было выведено:

    И ниже:

    Я как завороженный листал слегка пожелтевшие страни-цы и передо мной проходили ушедшие от нас люди, собы-тия, даты, в них жила и дышала Одесса конца 19-го и начала 20-го веков… и катакомбы. В наше теперешнее время такие рассказы назвали бы детективами. Забыв про всё на свете, про учебу, гулянки, футбол на полянке, забросив книги и кино, я целыми днями читал и перечитывал эти рукописи. Меня немного раздражал этот удивительно красивый чет-кий почерк. Мне это напоминало ненавистные уроки кали-графии. Современным школьникам даже не понять, что та-кое  уроки  каллиграфия. А у  нас был такой предмет – предмет красивого и разборчивого письма. Как, кстати, такой красивый почерк был бы необходим врачам, адвокатам и прочим, почерки которых просто нельзя расшифровать.         

    Бывает, что и сами авторы своего писания не в силах разобрать, что же они накалякали. Правда, в настоящее время многих выручает компьютер. Скоро люди вообще разучатся писать от руки.                                                                                             

    На уроках каллиграфии длинный, как жердь, в пенсне, Вениамин Прокопьевич, нависая над классной доской, выводя буквы, противным скрипучим голосом постоянно повторял: «Почерк – это зеркало души. Посмотрите на письмо Сони Медведик, какая чистота мысли, какое спокойствие характера в нажиме и волосяных линиях. А этот ужас, который сотворяет Мильман. Корявое письмо, кляксы и разнобой в высоте букв, приведут его в конце-концов в тюрьму или к бродяжничеству».

    Может Вениамин Прокопьевич и считался хорошим учителем, но был совершенно плохим предсказателем судеб, просто никудышным. Соня Медведик кончила жизнь в сумасшедшем доме на Слободке, а Мильман стал знаменитым профессором математики.

    Мама ругала меня за то, что я всё забросил, но сама читала с большим удовольствием найденные мной рукописи. Сам же я читал и перечитывал их вновь и вновь, знал  содержание почти наизусть. Но вскоре началась война. Мы срочно эвакуировались из Одессы и я хотел взять рукописи с собой, но мама категорически запретила и думать о том, чтобы прихватить с собой эту пудовую тяжесть. Я вынул титульный лист и спрятал его в карман, папки  связал шпагатом и положил на полку в кладовке в надежде, что скоро война кончится, мы вернёмся в Одессу и рукописи снова станут моим богатством.

    Потертый и порванный во многих местах титульный лист прошел со мной дорогами эвакуации, войны, возвращения в Одессу через четыре года, но не было ни рукописей, ни кладовки, ни того дома, где мы жили перед войной. Этот заветный листик редко попадается мне на глаза, но когда я его разворачиваю, в моей памяти четко проступают страницы  с красивым  каллиграфическим почерком, ясно вижу весь текст. Меня уже не так раздражает этот изумительно правильный почерк, особенно, если рассматривать ужасные каракули, которые сейчас называются  письмом. Потом, проходило время и я забывал о существовании, когда-то тревожащего мои мысли, листка из заветной папки. Жизненная суета, занятость и другие дела не давали возможности вспомнить о тайнах одесских катакомб. Теперь свободного времени у меня много, прожив больше половины жизни, если считать, в среднем, рубеж в 120 лет, решил вспомнить и записать некоторые рассказы из той рукописи. Возможно Вам встретится смещение некоторых дат и событий, фамилии и места происходящего, в этом виноват не я, а время, но Одесса, дома и улицы, её люди с их говором и характерами, думаю, мне запомнились хорошо.

    И так, поехали!

    За десять дней до газетной шумихи о пропавшем ребёнке в один из весенних дней, когда на дворе был уже конец марта и весна  давно должна была гулять по Одессе, навевая любовные мотивы не только на котов. Девушки, не дожидаясь  совсем  тёплых дней, сменили тёплые чулки в рубчик и тяжёлые зимние туфли и ботинки на белые носочки и весенне-летние туфельки, выставляя очень уж белые ножки лучам несмелого солнца.   Ничего,  скоро  настанет  жаркое  лето,  море, солнце и белые ножки загорят до иссиня-чёрного цвета, будоража воображение мужчин.