Ростиком.

- На брудершафт? Не рано ли?

- Об этом не смел и подумать. Нет, просто выпейте, не дожидаясь запивок.

- Идет! - Лара смело вскинула руку с бокалом, прошлась по комнате, бедро туда, бедро сюда, - словно демонстрируя некий пляжный наряд, глянула победительно на помалкивающую подругу и выпила. - Виват! - Задохнулась чуть, переждала, переждала, отдышалась. - А ты что же, Ланочка?

Помалкивающая Лана уже наметила свой стратегический план. Она замкнулась, слегка укрылась ресницами, явно отрешаясь от происходящего.

- Я подожду, когда Алексей принесет хоть чаю.

- Ну, а мы - без ничего. Ростик, что же вы?! Нагоняйте!

Он выпил, глянув поверх кромки бокала на своих дам. А ля Ротару явно пережимала, а ля Толкунова вела себя поточней. Да она и больше ему нравилась. И она наверняка догадалась уже, что больше нравится ему, чем подруга. А подруга гнала картину.

- Спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехин зи дойч? - затараторила она, похаживая по номеру, как по демонстрационной площадке, - бедро туда, бедро сюда, - незримые одежды на ней разлетались, и, что ни говори, фигура у нее была что надо.

А что тебе надо? Ничего тебе не надо. Так низко падать все же не следует, хотя ты все равно на дне и тебе все можно, все доступно из того, что там, на дне, обретается. Ты - свободен! Какой с тебя нынче спрос?!

- Господи! - сказал Знаменский, заулыбавшись, страшась обидеть эту языкознатицу хоть на волосок высокомерием. - Еще наговоримся на разных там языках, если пожелаете. - Но сейчас мне важно в родном попрактиковаться. Условились, сестрички? Давайте не будем спикать и парлекать. Я устал от этого всего. Верите?

Тут Лана сочла нужным молвить:

- Конечно, Ростислав Юрьевич. Это так понятно.

Но Лара не унималась:

- А я так хотела потренироваться в языках. Знаете, нужная штука в нашей профессии. Я даже беру уроки.

Она явно проигрывала по очкам. Знаменский глянул на Лану. Та снова загородилась ресницами, отрешилась. Сигнальщик на корабле не мог бы явственнее промахать своими флажками, чем она своими ресницами и этой отрешенностью. И что же за сигнал? 'Вы мне нравитесь' - так? 'Жду ваши позывные...' - про это? Позывные! В этом 'люксе' сейчас просто буря разгулялась из этих позывных. И всегда так, когда сходятся мужчина и женщина. Незнакомые, едва знакомые, говорящие о чем-то наипустейшем или молчащие, но все равно - позывные, позывные начинают меж них свою работу. Нет таких радиоволн, таких ультраволн, которые могли бы потягаться с этой тонковолновостью.

Примчался Алексей. Парок струился из носика большого чайника, который он нес в одной руке, а казалось, что это из него самого парок исходит, такие он развел пары усердия. А в другой руке у него была тарелка с ярчайшими помидорами, с синей гроздью винограда и коричневыми ломтями чурека.

- Айсолтан кланяется! - вскричал он. - Обаяли вы ее, Ростислав Юрьевич! Вцепилась - кто такой? Почему у нас? Кое-что рассказал, хотя сам ничего толком не знаю. Смотрю, глаза заволоклись, жалеет. А когда женщина жалеть начинает, то тут и до любви один поворот.

- А за что вас жалеть? - молвила Лана, издали молвила, из-под ресниц поглядела. - Вы не такой, чтобы вас жалеть.

И тут, прислушавшись к тихому голосу подруги, Лара поняла наконец, что сильно проигрывает по очкам.

- Ну что ж, - помрачнев, сказала она, беря у Алексея чайник и тарелку. - Будем пить чай и закусывать дарами Айсолтан. Алексей, помоги мне добыть тарелки и как-то хоть накрыть на стол. Наша Лана что-то уснула. Ну и пусть. Нет, а я не согласна, что пожалеть мужчину все равно что полюбить. Вот уж нет и нет.

Сигнальщик на корабле не мог бы явственнее просигналить сигнал отступления.

- Согласен с вами, Лара, - сказал Знаменский и снова налил себе. - А все-таки чокнитесь со мной, прошу вас.

Женщина подошла, иначе двигаясь, будто вдруг устала, утихомирились ее бойкие бедрышки, и чуть дотронулась своим бокалом до его, безазартный рождая звон, смазала звон.

- Лана, а ты чего?

Теперь подошла и Лана, будто просыпаясь. Тоже знала, как ступать. И звон, когда чокнулась, сумела извлечь победительный. Сказала, повеселев:

- Вот теперь, когда виноград...

А Алексей, умнейший человек, уже ухватил за талию Лару. Распределились.

Он проснулся, изо всех сил цепляясь за сон, а снилось ему, что его вызывает к доске их учитель- мучитель математики в их спецшколе, где главным был английский язык, затем шли история, литература, география, даже физкультура, а математика, алгебра эта и геометрия, как и физика, пребывали в полном неуважении. И он худо учился по этим предметам, хотя самолюбие и мама не позволяли худо учиться и хватать хоть на чем-то там тройку, и он все же вытягивал на четверку и эти предметы, а то и на пятерку, поскольку был одним из первых в классе учеников, но худо, через не могу, осваивал он все эти формулы, задачки и законы. И даже сон вдруг прилепился, когда уже кончил школу, с золотой, кстати, медалью. Прилепился сон, чем-то похуже кошмаров, что вот вызывает его учитель к доске, спрашивает, не важно о чем, он наперед знает, что ничего не знает. И эта мука, что провалится сейчас, опозорится перед всем классом, что запустил предмет непоправимо, эта мука была похуже кошмара, где все грозит тебе смертью. Не часто, но этот сон, прицепившийся, повторялся, навещал, так сказать, пугая и предвещая. Обязательно потом, уже въяве, случалась с ним какая-нибудь неприятность. Он был, пожалуй, суеверен. Откуда и как входит в нас суеверность, никто не скажет, но страшок этот, боязнь примет и предвестий, сидит, угнездился во многих из нас. Но сейчас он просыпался, цепляясь за этот отвратительный сон, потому что с недавних пор привык и спать и не спать, зная, что спит, что во сне все страшное не страшно, а когда проснется, вот тогда станет страшно.

Но - проснулся. Новое утро распалялось за двойной преградой окна, за занавеской и шторой. Только один луч пробился через эту преграду, но зато он был тоненькой струйкой раскаленного металла, проскользнувшего из изложницы, воздух вокруг него превратился в марево.

Проснулся, все вспомнил. Сперва то, что было рядом. Это, близкое, его даже обрадовало. Вспомнил, что слишком далеко у него с этой Ланой вчера не зашло. Все было рядом, все было возможным, но не случилось. Прозевали, заболтали они какой-то миг легкомыслия, в серьезное стали вступать, веселясь, попивая, обнимаясь. А когда на таких вечеринках вступает женщина в серьезное, то серьезным все становится, обретает свое действительное место в жизни, весомость свою, и мимолетности тут отлетают. Женщины просто хватаются за эту серьезность в любом развеселье, им она драгоценной кажется, эта серьезность, она им возвращает надежду, любой, самой-рассамой, ибо любая и самая-рассамая продолжает жить надеждой. И тогда уж нет уж. Вчера эта Лана так ему и сказала: 'Нетушки'. Мигом раньше могла бы и подчиниться, легко и просто. Но миг был упущен, простота отлетела. А Лара чуть было не ударила своего кавалера. 'За кого вы нас принимаете?!'

Злые сидели по углам, по разным комнатам. А сейчас, вспомнив все, он просто был счастлив, что не заступил вчера черту. И вот потому-то, проснувшись, сперва обрадовался. Ну что бы он сейчас стал делать, если бы не ее вчерашнее 'нетушки?'. Наверняка чувствовал бы себя отвратительно, стыдно. И новая бы тяжесть прибавилась к его сегодняшним невзгодам. Вот! А вот теперь все вспомнилось, себя в нынешнем вспомнил. Так было теперь каждое утро - просыпался, вспоминал и погружался в удрученность. Потому-то цеплялся за самые скверные сны, зная, что спит, страшась яви.

Раскаленная струйка луча, вокруг которого плавился воздух, о грозном зное извещала, который бушевал за шторой и занавеской. Гудел в соседней комнате, надсаживаясь, кондиционер. Но вот и пронзительный