— Пан Казда, не помните случайно, кто заказывал у вас эти костюмы?

Портные» так же как и дантисты, обычно узнают свою работу, у них прекрасная профессиональная память. Пан Казда тоже думал надолго:

— Эти костюмы я шил для пана инженера Крауза. Совершенно точно. Можете спросить у него самого.

Дверь в квартиру открыла старушка.

— Мой сын за границей, — сказала она. — Я заявляла вам об этом в прошлом году, когда они с женой не вернулись из отпуска.

— Он пишет вам? Вы знаете, где он конкретно?

— Нет. Ничего не знаю. — Старушка расплакалась. — Скоро год… Тогда, в конце октября, они прислали письмо, сообщали, что уходят за границу. Просили простить их за то, что уходят не попрощавшись. Я простила. Но почему оба молчат уже почти год?.

— Пани, мы нашли вещи… Не могли бы вы пойти посмотреть, нет ли среди них вещей вашего сына и его жены?

Это была душераздирающая сцена, когда старушка узнала в куче разных вещей одежду и белье своего сына и снохи, а также маленький деревянный крестик, который несколько лет тому назад был торжественно освящен и с которым ее сын, как верующий человек, никогда не расставался.

— Даже если бы он все подарил тому пану Пилчику, — рыдала она, — крестик он оставил бы себе. И даже если бы у него украли чемодан, крестика бы там не оказалось — он всегда носил его на шее.

Супругов Крауз Губерт Пилчик тоже не назвал в числе тех лиц, которым он якобы помогал перейти границу. В его «списке» фигурировали только живые, которые по разным причинам избежали смерти и на Запад перешли позже, в другом месте и иначе. Остается лишь предполагать, был бы список мертвых длиннее, если бы Пилчик не покончил с собой во время расследования. Опытные люди ответили положительно. Ведь многие вещи, найденные на вилле, так и остались неопознанными. Кому они принадлежали? Живым? Мертвым?

С тех пор прошли десятки лет. Я рассказал эту старую историю не как сенсацию, а как свидетельство того, что и сразу после Февраля, в годы крутых революционных изменений, общественных и кадровых перестановок, не удавалось безнаказанно ловить рыбку в мутной воде.

Вечерело. Майор Картак, не спеша прохаживался по дорожкам кладбища. Сквозь ветви грустных ив пробивались лучи заходящего солнца. Совсем недалеко гудела, звенела, громыхала оживленная улица. Но сюда звонки трамваев и гул автомобилей доносились слабо, как бы издалека. Посетители покидали кладбище. Это были в основном пожилые женщины, которые часто приходят ухаживать за могилами, окропляют их слезами и водой из леек. Человек никогда не плачет лишь по кому-нибудь, заодно он оплакивает и себя. Здесь, у стены с урнами, Картак тоже оплакивал себя. Здесь совсем недавно упокоился прах его жены. Даже в пятьдесят лет ее волосы сохраняли огненный цвет, словно в них отражалось заходящее солнце.

В кои-то веки у майора выдалось свободное время. Он отдыхал, созерцая скромные и пышные надгробия, плиты, над которыми склонились в раздумье ангелы или распростерли крылья голуби, надписи… «Спи сладко… Внезапно нас покинул…» «Тут есть и моя клиентура, — сказал он себе. — Клиентура многих лет. Жертвы и убийцы, обманщики и обманутые, карманники и «медвежатники». Несколько ребят из уголовного розыска — смерть настигла их раньше, чем меня. Все они теперь лежат тут спокойненько, рядышком. Страсти откипели, занавес опущен. Мы ошибаемся, полагая, что смерть впереди нас, — отчасти она уже сзади, за спиной. Это относится и ко мне самому. У мертвых же позади вся смерть».

Майор взглянул на часы. Кладбище почти опустело. Но сторожа уже знали этого майора из уголовного розыска, впускали его и после закрытия. Он жил недалеко, на Виноградской улице, почти напротив кладбища, и оно еще до смерти жены стало для него парком.

Картак вышел из кладбищенских ворот, улыбнулся сторожу, и тут же его захлестнул звон трамваев и гул множества автомобилей. Ускорив шаг, он направился к угловому дому, где прожил столько лет. На первом этаже здесь находился буфет, который часто служил спасительным приютом для него и его гостей. Официант, не спрашивая, подал ему кружку пива. Он пил не спеша, с наслаждением. Правда, доцент Вавра запретил ему пиво, но, к счастью, доцента тут не было. Майор казался себе мальчишкой, тайком взобравшимся на соседскую грушу.

Был вторник, 30 августа.

Едва он вошел в прихожую, как зазвонил телефон. Майор посмотрел на него как на кобру.

— Картак, — отозвался он голосом, не оставлявшим тому, кто находился на другом конце провода, никакой надежды на приятное общение.

— Ну наконец-то, папа! — пропищало в трубке. — Где ты бродишь?

— Яничка, — майор расплылся в улыбке, — молодец, что позвонила, муравейчик.

— Я могу приехать в субботу, постирать. А ты за это поводил бы меня по Праге. Например, сводил бы туда, где собирается шпана.

— Отстань, Янина. Для меня это рабочее место. Или ты хочешь к ним присоединиться?

Она тихо рассмеялась.

— Хорошего от тебя не дождешься. Так хоть приготовь что-нибудь.

— То, что ты больше всего любишь.

Когда дочь, звонившая из Чешских Будеёвиц — города, где она работала, повесила трубку, майор, довольный тем, что его одиночество нарушил этот голос, опустился в кресло. Ему показалось, что гул машин с улицы доносится сильнее обычного. Он встал и открыл холодильник. Доцент Вавра скорчил бы гримасу, увидев, что он взял бутылку пива. Майор нерешительно подержал ее в руке и все-таки открыл. С удовольствием наполнил стакан, и тут снова зазвонил телефон.

— Звони-звони, — сказал он про себя и выпил, затем, тяжело вздохнув, взял трубку.

— Гонза, что ты делаешь? — услышал он знакомый голос.

— Ничего, начальник. Но через минуту…

— Через минуту соберешься и поедешь в Страняны. С тобой будет Громадна.

— Хм. Город моей юности. Учился там три года в школе. А в чем дело?

— Убийство продавщицы ювелирного магазина. И, видимо, ограбление.

— Досадно.

— Убийство всегда досадно, хотя не знаю, почему ты выбрал именно это странное слово.

— Потому что сегодня вторник, последний день праздников. Всюду огромное движение. Через Страняны за день проехала добрая половина Шу-мавского края. Каждый второй…

— Понятно. Ну, желаю успеха, Гонза.

Через минуту майор с небольшим чемоданчиком в руке стоял перед домом. Солнца не было видно — с запада приближалась туча.

Перед Картаком остановилась черная машина. Майор сел, и машина направилась к югу.