В это время выскочивший из под его лошади Роже прыгнул на Рахмона и, схватив его за горло, стащил на землю. Отбросив сельджука в сторону, он запрыгнул на его коня.

— Мне нравится твоя лошадка! — весело выкрикнул он, снова возвращаясь в гущу сражения, пытаясь теперь уже пробиться к окруженному Гуго де Пейну. Мамлюки, оттеснив сельджуков и бесцеремонно растолкав их, вцепились в мессира мертвой хваткой, точно повиснувшие собаки на льве. Он один отбивался от десятка наемников; лицо его было рассечено, правое бедро обагрено кровью, а кольчуга пробита в нескольких местах. Чувствуя, что силы уже покидают его, а перед глазами начинает расстилаться красный туман, Гуго издал мощный крик, который отшатнул врагов:

— Бизоль! — звал он своего друга. — Бизоль! Ко мне!

Острие меча едва не пронзило ему горло, он чудом успел отбить удар, но сзади кто-то из мамлюков всадил свой клинок ему под лопатку, и только железная броня защитила сердце. Бизоль услышал призывный клич своего друга и стряхнул с себя вцепившихся мамлюков. Ступая по их телам, великан ринулся на помощь Гуго де Пейну. Он ворвался в самую гущу боя, раскидывая наемников в стороны.

— Сейчас я подойду, держись! — кричал он, сметая всех на своем пути.

— Да убейте же их! — слышался вслед голос Рахмона. — Прикончите их всех, как собак! — взывал он, бегая по берегу, метаясь между сражающимися, не в силах понять, почему эти проклятые рыцари еще до сих пор живы?

Два меча одновременно с разных сторон вонзились в бока Гуго де Пейна, он словно повис на них, выронив из рук оружие. Но третий удар — который должен быть последним и смертельным, — отбил уже Бизоль, развалив держащего меч мамлюка надвое. Подоспевший Роже заслонил Гуго де Пейна, отразив натиск остальных противников. Но сам мессир уже упал на спину, а глаза его, равнодушно устремленные в небо, начали темнеть, и все меньше оставалось в них прохладного серого света, который уходил в тихую вечность вместе с жизненной силой.

— Они убили его! — взревел Бизоль, наклонившись над другом. Его крик услышали все рыцари и оруженосцы, которые еще продолжали драться. И страшный вопль Бизоля разнесся над песками и водами, над поросшей кустарником землей, устремился в синее небо, пытаясь прорваться к слуху Всевышнего, словно еще возможно было отменить решение Судьбы.

Даже мамлюки, пораженные животным горем, прозвучавшим в этом крике, отступили назад, опустив мечи. Казалось, время остановилось и развело в разные стороны сражающихся. Бизоль упал на колени и приподнял голову Гуго де Пейна. Глаза его уже заволакивала серая пелена, а дыхания не ощущалось. Не помня себя от горя, позабыв, что в двух шагах от него за спиной стоят вооруженные враги, Бизоль бросил меч и обеими руками держал любимую голову, пытаясь вдохнуть в него свои силы, свою жизнь.

— Не умирай! — шептал он, не стесняясь своих слез, градом катящихся по щекам, падающих на лицо де Пейна. — Мы еще будем жить… будем… не умирай…

Повторяя, как заклинание одно это слово, он уже не слышал звуков возобновившегося сражения, не видел мелькавших вокруг мечей, не понимал, почему вдруг отступают мамлюки, и кто несется к ним через поле со своей дружиной, и откуда перед ним выросла фигура князя Василька, безмолвно склонившего голову над телом Гуго де Пейна…

Кортеж византийской принцессы Анны Комнин, путешествовавшей под именем баронессы Левенкур, благополучно преодолев водную гладь Черного моря, высадился в древнем Трапезунде, а оттуда начал свой путь по торговым городам Востока, минуя Карин, Ерзинку, Севастию, Мелитену, Сие, Айас и выбрался наконец к границам Антиохии. Поездка ее шла без особых приключений, да и пятнадцать рыцарей во главе с Ренэ Алансоном зорко оберегали ее покой, готовые положить жизнь за свою госпожу. Познание жизни, считала принцесса, может проистекать двумя способами. Один — через книги, накопленные всеми предшествующими поколениями знаниями; второй — через путешествия. Обе дороги к истине были ей сладостны и приятны. Из обеих источников черпала она живительную влагу, утоляя жажду познания мира. Из Антиохии до Триполи кортеж сопровождал конный отряд латников князя Россаля, возглавляемый старым, поседевшим за два десятка прожитых в Палестине лет рыцарем — одним из многих отправившихся вслед за Годфруа Буйонским честных воинов, чьи годы просыпались, как песок сквозь пальцы, не принеся ему ни особого богатства, ни положения в обществе. Возвращаться во Францию ему уже не имело смысла, а подниматься по ступеням здесь, в Палестине, было поздно; вот и оставалось занимать незначительную должность в свите триполийского князя Россаля, да ожидать почетного погребения после очередного столкновения с турками. Старый вояка догадался, что перед ним византийская принцесса, поскольку спутать ее с кем-либо на Востоке было трудно, но, коли ей так нравилось, продолжал величать ее «баронесса Левенкур». Вместе с принцессой и Ренэ Алансоном они несколько отстали от кортежа и отряда латников, поскольку Анне Комнин захотелось вдруг собрать букет полевых цветов и сделать это непременно самой, своими руками. Они спешились, отдав поводья лошадей слуге, а принцесса начала рвать васильки, ромашки и колокольчики, продолжая беседовать со старым рыцарем. Ее интересовала и политика Палестинского государства, и его торговые связи, и нравы, царящие при дворе, и мода, и культура, и многое другое, вплоть до последних сплетен.

— Правда ли, что принцесса Мелизинда так хороша собой, как толкуют в Константинополе? — невзначай спросила она; до нее уже дошли слухи о роли дочери Бодуэна I в освобождении графа Зегенгейма из темницы. Женская интуиция подсказывала Анне, что Мелизинду и Гуго де Пейна, возможно, связывает нечто большее, чем просто знакомство на высшем уровне.

— Не знаю, сударыня, честно говоря, я ее ни разу не видел, не довелось, — попросту отозвался старый рыцарь. — Да и в Иерусалиме-то был всего раз пять, не больше. Но могу сказать, что дела у нас складываются не самым лучшим образом.

— А что так? — полюбопытствовал Ренэ Алансон, неотступно следовавший за принцессой и начинающий беспокоиться, что они отошли так далеко в поле. Лошади их остались со слугой на дороге, а рыцари и латники уже скрылись за холмом.

— Снова идет война, — оживился старый вояка, которому была близка эта тема. — На южных границах напирает молодой султан Насир, сражения там идут уже четыре месяца, и граф Танкред со своим войском еле сдерживает египтян, объединившихся с сельджуками Санджара. Кроме того, поговаривают, что Египет охвачен чумой, и если вся эта орава прорвется к нам… А наш славный король Бодуэн так увяз на востоке в стычках с султаном Малдуком и ассасинами, что едва не попал им в плен. Чудом остался жив. Да и здесь, внутри государства неспокойно… Сил мало для поддержания порядка, — добавил он, сорвав и передав принцессе рубиновый мак.

— А слышали вы о таких рыцарях, как… де Пейн или Зегенгейм? — спросила Анна, принимая подарок.

— А как же! — ответил старый солдат. — Я хорошо знаком с человеком из их круга — бароном Бизолем де Сент-Омером, частым гостем нашего князя Россаля. Добрый воин и отменный едок паштетов! А кто же не знает об Ордене тамплиеров? Главный у них — Гуго де Пейн, магистр… или командор… уж не знаю, как его там называют. Но ведь он, кажется, убит мамлюками под Син-аль-Набром, — невзначай добавил он, нагнувшись за новым цветком. При этих словах принцесса слабо вскрикнула, не сумев сдержать своих чувств, и выронила на землю весь букет.

— Я подберу, баронесса! — тотчас же произнес старый рыцарь и опустился на колени, подбирая цветы. Анна Комнин, смертельно побледнев, прижимала к груди ладони. Глаза ее потемнели от боли. Подойдя близко к ней, Ренэ Алансон, не слышавший последних слов рыцаря, произнес:

— Что напугало вас?

— Нет, ничего… — сдерживая слезы, проговорила она. Вся ее душа противилась страшному известию и не принимала его. «Это неправда, — думала она. — Не может быть, чтобы его убили. Он жив. И он ждет меня.»

— Мы должны немедленно продолжить наш путь! — твердо, овладев дыханием, сказала она. —