звезд, и отдыхая в вырытых Гораджичем и Джаном ямах, под палящими лучами солнца. Наконец, уже теряя последние силы, они выбрались на покрытые зеленью пастбища, вступив на благодатные земли Палестины. Здесь, в нескольких милях от крепости Петра, их заметил и подобрал конный разъезд одного из отрядов гессенского барона Рудольфа Бломберга, и сам военачальник, опознав среди трех измученных скитальцев рыцаря-тамплиера Гораджича, немедленно снарядил экипаж для их срочной отправки в Иерусалим.

Принцесса Мелизинда пребывала в состоянии, близком к ярости молодой черной пантеры. Ее влюбленная увлеченность двумя рыцарями — Гуго де Пейном и Людвигом фон Зегенгеймом — зашла столь далеко, что она, видя их уклончивую сдержанность, стала терять голову, обдумывая, как бы побольнее наказать их за это обидное, нерасторопное равнодушие… Мелизинда не хотела верить, что сердце благородного де Пейна уже занято другой, а Людвиг, искренно полюбив ее, не выказывает своих чувств, не желая омрачать узы дружбы с мессиром, поскольку не сомневался, что его прекрасная дама и есть дочь короля Бодуэна I. Намек Иерусалимского монарха на скорый приезд знатного рыцаря из Франции — возможного жениха принцессы, подогрел ее желание каким-либо образом уколоть самолюбие двух заносчивых тамплиеров, для которых она так много сделала в свое время, отомстить им. Но как? Лучше всего было бы поссорить их, бросить между ними камень раздора. И камешек этот полетел в виде двух записок с вензелем принцессы Мелизинды к Гуго де Пейну и Людвигу фон Зегенгейму. В обоих посланиях сообщалось, вернее даже умолялось прийти на следующий день к полудню в оливковую рощу Гефсиманского сада, туда, где берет начало ручей Кириафа, и ждать ее для серьезного разговора, удалив с места встречи всех посторонних, — хотя бы то были родные отец и брат…

Получив записки, оба рыцаря повели себя по-разному. Гуго де Пейн тяжело вздохнул, по привычке разорвал письмо, но решил отправиться на свидание, чтобы в последний раз попытаться вразумить принцессу и остеречь ее от необдуманных поступков. Сердце же Людвига забилось чаще, глаза его радостно сверкнули, и он укорил себя за осторожную сдержанность в проявлении чувств, вынудив прекрасную Мелизинду первой сделать столь опасный для девушки шаг. На следующий день с утра рыцари стали собираться и около одиннадцати часов одновременно выехали из Тампля.

Лошади мелкой рысцой шли бок о бок, слабый ветерок трепал их гривы и плюмажи на шляпах всадников; октябрьское солнце играло лучами на золоченых доспехах. Пока рыцари ехали по городу, приближаясь к восточным воротам, они вели неторопливый разговор, Уверенные в том, что каждый из них направляется по своим делам.

— …Рудольф Бломберг, гессенский рыцарь, человек очень словоохотливый, — заметил Людвиг фон Зегенгейм. — Перед своим отъездом к крепости Петра, он упомянул — случайно ли или нарочно — о некоторых замыслах барона Жирара, великого магистра их Ордена.

— Что же именно? — поинтересовался Гуго де Пейн, сдерживая рвущегося вперед коня, чей круп украшала попона, подаренная самим Бодуэном I.

— Возможно — это пустяк, который нас не касается, — с расстановкой произнес Людвиг. — Речь идет о князе Васильке и игумене Данииле, к которым вы, по всей видимости, испытываете дружеские чувства.

— Да, это так, — подтвердил де Пейн. — Коварству барона Жирара нет предела, он уже доказал это своей попыткой скомпрометировать вас. Я не сомневался, что он начнет чинить всяческие препоны миссии киевского посланника. Что же сообщил Бломберг?

— Пожар, — коротко отозвался граф. — Вернее, поджог. Когда строительство православного храма в Иерусалиме будет закончено, а это произойдет не раньше весны будущего года, и когда в нем начнутся службы, церковь будет объята пламенем, и все, кто в ней в тот день будут присутствовать — сгорят заживо.

— Это ужасное преступление, — тревожно произнес Гуго. — Неужели барон не остановится перед людскими жертвами? Ради того лишь, чтобы отторгнуть от православия часть населения Иерусалима?

— Пожар — вещь весьма символичная. И очень сильно бьет по воображению. Кроме того, в храме, помеченном огнем, нельзя более проводить христианских служб. Следует искать новое место, изыскивать новые средства на постройку, что вряд ли будет по силам посланцам далекой Руси.

— Да, замыслы барона Жирара ясны. И конечно же, Бломберг не случайно поведал вам столь опасную тайну. Возможно, он даже рискует жизнью, поскольку Жирар в этом деле не одинок.

— Я тоже так думаю, — согласился Зегенгейм. — Но Бломберг — мой друг; к тому же, он, как и я не переносит барона Жирара, а с некоторых пор входит в высший совет Ордена иоаннитов. Вопрос в другом: имеем ли мы право вмешаться в это или лучше предоставить все Божьему Провидению? Наш Орден тамплиеров стоит на стороне католической церкви, а не православной, и, объективно говоря, замыслы барона Жирара лишь удаляют со Святой Земли наших общих соперников… Если его план будет аккуратно скорректирован — ну, чтобы обошлось без жертв… то… Впрочем…

— Впрочем, все равно, госпитальеры ведут нечестную игру, которую наш Орден не должен ни в коем случае поддерживать, — в раздумье проговорил Гуго де Пейн. Эта похлебка сварена грязным поваром.

— И что вы намерены сделать, чтобы улучшить ее вкус?

— Добавить в кастрюлю кое-какие приправы, — пообещал Гуго. — Они выехали на дорогу к Гефсиманскому саду. — Пока же, дорогой Людвиг, прошу вас держать меня в курсе дела, и когда Бломберг вернется в Иерусалим, наведите его еще раз на нужную нам тему.

— Хорошо! — согласился граф. — Кстати, мне направо, — дорога в этом месте раздваивалась, и Зегенгейм уже собрался было распрощаться с мессиром, но тот неожиданно также свернул за ним.

— И я направо, — ответил де Пейн. Некоторое время они ехали молча, думая о своем.

— Как жаль, что нет никаких вестей от князя Гораджича, — сказал, наконец, Гуго. — Его рискованное пребывание в Египте начинает меня тревожить!

— Этот человек, обошедший все земли, выйдет сухим из воды и даже из огненной купели, — успокоил его Людвиг. — А теперь мне налево…

— Да и мне туда же! — сконфуженно отозвался де Пейн, следуя рядом. — Не подумайте, ради Бога, что я навязываюсь вам в попутчики — скоро наши дороги разойдутся.

В этих словах, произнесенных случайно, прозвучал какой-то потайной смысл, и оба рыцаря уловили его, настороженно взглянув друг на друга.

— Надеюсь, причины для этого нет и не будет, — произнес Людвиг. Проехав еще несколько сот метров, они выбрались к оливковой роще, где уже почти не было праздно гуляющих людей, а передвигаться далее было лучше пешком. Рыцари соскочили с коней и остановились, топчась на месте, поддергивая подпругу на лошадях, оглядываясь и стряхивая с плащей невидимые пылинки, словно не желая двигаться дальше, а ожидая, кто первым потеряет терпение. Но ни Гуго де Пейн, ни Людвиг фон Зегенгейм не хотели открывать тайный смысл своего прибытия сюда. Томительная суета перед входом в оливковую рощу начинала выглядеть нелепо.

— Ну, я пойду! — произнес Людвиг. — Прощайте.

— До встречи! — ответил Гуго, но, взяв лошадь под узды, также вошел в оливковую рощу. Тропинка вела их вверх, через небольшой холм, где брал начало ручей Кириафа.

— Куда вы направляетесь? — спросил Зегенгейм, оборачиваясь.

— К гроту, — отозвался Гуго и нахмурился. Лицо графа также не выражало удовольствия от услышанного. Так они и подошли к истоку речушки, вытекавшей из обложенного белыми камнями углубления в скале. Поблизости никого не было, но трава вокруг истоптана множеством ног — каждый день желающих припасть к ледяным, чистым и целебным водам ручья было предостаточно, хотя сама площадка оказалась довольно мала. Мелизинда нарочно выбрала такое место, где с трудом могли бы разместиться два рыцаря со своими лошадьми. Гуго де Пейн зачерпнул стоящей на камне кружкой прохладную воду и сделал несколько глотков.

— Не желаете ли? — протянул он кружку Людвигу. Тот отрицательно покачал головой. Сорванным прутиком он постегивал себя по ноге, выражая явное нетерпение. Ситуация складывалась неприятная.