— И вон в ту бочку попадешь? — насмешливо спросил полицай.

И все загоготали, потому что пузатая черная бочка была высотой в человеческий рост.

Когда смех утих, Михаил спокойно сказал:

— А вы положите, пан полицейский, свой мундштучок на ту бочку.

— Ну и что? — вытаращил тот глаза.

— Дайте на минутку вашу винтовку и посмотрите, что будет, — невозмутимо ответил Михаил. — Да вы не бойтесь, я на вас ее не поверну.

— Еще не хватало мне бояться такого замурзанного! — с гонором ответил полицай и подал мундштук другому полицаю, чтоб отнес на бочку, снял винтовку с плеча, поставил перед Михаилом, а сам на всякий случай встал за его спиной.

— Да-а… Из таких деревяшек стрелять мне еще не приходилось, — сокрушенно вздохнул Михаил, рассматривая старенькую берданку. Попробовал целиться и присвистнул. — Не пристреляна она у вас. Видно, никто от вас еще не пробовал убегать…

— Но-но! От меня не убежишь, даже когда я без винтовки.

— Да я-то что, мне бежать незачем, раз накормили. Я теперь готов жить как старый конь: где клок сена, там и дом.

Сказав это, Михаил вскинул винтовку, словно увидел летящую дичь, выстрелил. Там, где лежал мундштучок полицая, взметнулся дымок, казалось, мундштучок взорвался и развеялся в прах.

Полицейские онемели, а старший сказал Михаилу:

— Научи стрелять так же метко, и отпущу.

— Зачем отпускать? — сбивая полицейского с толку, спросил Михаил. — В лесу я с голоду подохну. Возьмите меня на работу.

— При нашей комендатуре нет должности конокрада — сострил старший. — Да и охотники сейчас не требуются.

— У меня есть еще и третья профессия — в детстве я неплохо пас овец.

— Это другое дело! Овец у меня, правда, нету, зато коров три десятка, а сын маленький.

Но пока четверо полицаев ездили на хутор дядьки Тодора, комендант получил строгое указание: всех бродяг задерживать и немедленно передавать властям. Комендант по своей натуре служака исполнительный, к тому же был благодарен гитлеровской армии за освобождение его из тюрьмы, где ему пришлось бы сидеть долгие годы. Увидев приведенного полицаями подозрительного бродягу, он приказал утром же отвести его в соседнее село, где есть немецкая комендатура, и сдать под расписку.

На ночь Михаила заперли в комендатуре. А утром связанного отвезли дальше.

Немец, принявший задержанного, не стал его даже допрашивать, а жестом приказал дежурному увести.

Из комендатуры Михаила привели в сарай, охранявшийся автоматчиком. В сарае уже было шестеро таких, как он. В основном это были красноармейцы, не снявшие формы. Один был даже со звездочкой на пилотке. Встретили они новичка молча, угрюмо. Немного освоившись, Михаил спросил, что с ними намерены делать.

— Гитлеровскими конфетами угощать будут, — пробубнил один.

— Вот наберут ровно десять — и в Могилевскую губернию! — окая, сказал другой, длиннолицый, совсем еще юный красноармеец.

— Ну! — усмехнулся Михаил. — Вообще-то они пленных не расстреливают без причины.

— Причина у них уже есть, — тяжело вздохнул солдат. — Утром кто-то мотоциклиста хлопнул за селом. А у них неписаный закон — за одного, даже самого плюгавенького немца десять наших. А чем брать из села, они лучше нас прикончат.

Молчание было долгим и томительным. Каждый думал о своем, и в то же время все об одном — как спастись. Броситься на автоматчика? Его, конечно, можно связать или удушить. Но от сарая далеко не уйдешь. Кругом они: там комендатура, там дом полон солдат, а там палатки белеют под дубом.

Дождаться бы вечера. В темноте убегать лучше. Но станут ли держать до вечера?

В полдень пришла смена караула. Оставляя нового часового у сарая, разводящий посмотрел на часы и успокаивающе сказал ему что-то такое, отчего один из семерых задержанных рывком привстал и, побледнев, тут же вяло опустился на пол.

Это был сухой, интеллигентный на вид человек в форме рядового бойца.

Все повернулись к нему в безмолвном ожидании.

— Он учитель, — шепнул сосед Михаила. — Знает немецкий.

— Разводящий… успокоил… нового часового… — с расстановкой заговорил учитель. — Недолго ему дежурить. Ровно в семь нас расстреляют.

— Ровно в семь! — многозначительно повторил белобрысый. — Немцы народ точный. Значит, жить нам осталось меньше шести часов. — С этими словами он достал из кармана три кусочка сахара. — Больше мое энзэ не пригодится. Подсластим остатки нашей жизни, — И он начал делить сахар всем поровну.

Его примеру последовали и другие. Кто выложил на общий стол корочку хлеба, кто — заскорузлый сухарик. А Михаил вынул из-за пазухи краюху, припрятанную для командира.

Молча, не спеша, медленно разжевывая и смакуя, съели все эти припасы. Потом начали собирать курево. Выворачивали карманы, высыпали на обрывок газеты.

И только Михаил не лез в свои карманы — в них никогда не водилось курева.

— Товарищ! Чего не закуриваешь? — Это обращаются к нему, к Михаилу.

— А? Что? — Михаил только теперь заметил, что все его друзья дымят козьими ножками.

— Закуривай, — пододвигая кусочек газеты с махоркой, перемешанной с хлебными крошками и всякой трухой, сказал длиннолицый.

— Да я, знаете, с самого детства не курю, — с виноватой улыбкой ответил Михаил.

— Все равно помирать с курящими придется, так что бери, приобщайся! — предложил белобрысый.

Михаил взял газетку и неловко начал крутить козью ножку. Крутил он долго, да так и не сумел. Учитель сделал ему папиросу, сам прикурил и подал.

— Оно, конечно, не педагогично, — заметил он с улыбкой, — не обучал курению при жизни. Но мы уже почти что в мире потустороннем, где все наоборот…

Вы скажете, до шуток ли им было, этим явно обреченным людям. Да, в первые минуты, когда узнали о намерении немцев, пленные загрустили, задумались. А потом… Появилась надежда. Пока человек жив, надежда не оставляет его, даже в самую безнадежную минуту. Ведь до смерти оставалось почти шесть часов, триста шестьдесят минут, а если перевести в секунды — целая вечность… За это время все может случиться…

Без пятнадцати семь от комендатуры отошли пеший разводящий и два автоматчика с велосипедами.

Пленные молча встали. Лица бледные, суровые. Кулаки сжаты. Губы пересохли.

— Ребята, не падай духом, — послышался тихий суровый голос учителя. — Отсюда они нас уведут. В затылок убивать, как телят, не дадимся. Разбежимся при первой возможности. Кто пойдет первым, если поведут гуськом?

— Я! — вышел к воротам Михаил.

— По-моему, вы были командиром в Красной Армии, — пытливо посмотрел на него учитель. — Так ведите нас и здесь.

— Командиры водят в бой, а не на расстрел! — отрезал Михаил. — Но попробуем… — И совсем тихо: — Попробуем расстрел перевести в бой…

Разводящий был уже рядом. Велосипедисты притормаживали свои машины.

— Крикну: раз! — значит врассыпную! На милость не оставаться. Эти не помилуют!

— Знаем! — ответили двое.

Остальные согласно кивнули.

Разводящий подошел к воротам. Велосипедисты спешились и, держа одной рукой велосипед, а другую