непонятном языке, пока не был повреждён случайной пулей.

— Разговаривал… какая чушь, — пробормотал Гитлер, впрочем, заметно смягчаясь при ссылке на мордоворота.

— Анализ устройства проводит Цузе.

— Цузе?

— Конрад Цузе, инженер.

— Этот блаженный? — скривился Гитлер, смутно припоминая какого-то очкарика, занимавшегося, кажется, ракетами или артиллерийскими вычислителями, в общем, чем-то таким.

— Никого компетентнее у нас сейчас нет, мой фюрер, — вежливо склонил голову генерал, — Цузе утверждает, что технология устройства в настоящее время не может быть воспроизведена силами ни одного государства на Земле. Кроме того, есть сведения по материалам…

— Потом, генерал, — нетерпеливо произнёс Гитлер, отмахиваясь от папки с бумагами, — что там ещё?

— Винтовка, мой фюрер, — сказал Каммхубер, помогая фон Белову развернуть второй пакет. Содержимое показалось адъютанту хотя и тяжёлым, но слишком коротким для винтовки, однако он быстро понял причину, когда генерал вынул две половинки пехотного маузера, ровно разрезанного посередине.

Это был именно разрез: ствольная коробка выглядела аккуратно разделённой под небольшим углом, края металла казались отполированными, дерево не занозило. Фюрер провёл пальцем по гладкой поверхности.

— Чьё это оружие, а?

— Лейтенанта Скорцени, мой фюрер, — ответил Каммхубер. Мордоворот браво дощёлкнул каблуками.

— Вот как… — протянул Гитлер, и, указывая на щёку лейтенанта, поинтересовался, — Этот шрам у Вас из-за?..

— Никак нет, мой фюрер: в юности я дрался на дуэли.

— Дуэль… дуэль, — одобрительно произнёс Гитлер, — помнится, я и сам… впрочем, неважно. Что произошло с винтовкой? Вы рассказывали, что конвоировали захваченных русских?..

— Точно так, мой фюрер. Я услыхал звук падения самолёта и взял с собою троих солдат, чтобы проверить место катастрофы. К несчастью, в лесу нас ждала засада — рота большевистских диверсантов. Мои товарищи были убиты на месте, я же вёл бой, пока не закончились патроны, а после вступил в рукопашную.

С ротой диверсантов, подумал фон Белов, передёргивая узкими плечами. Далеко пойдёт.

— Невероятно, невероятно, — пробормотал фюрер, сочно поблёскивая влажными глазами, — в рукопашную!..

— Да, мой фюрер, — продолжал Скорцени с достоинством глубоко порядочного человека, — я обеими руками взял свой маузер за горячий ствол… о да, вот за этот самый ствол… и бил русских дикарей, как свиные отбивные.

— Каммхубер, — умилённо воскликнул Гитлер, — каков молодец, а?

— Да, мой фюрер, — смиренно согласился генерал, переглядываясь с фон Беловым.

— Что же дальше, лейтенант? Вы, конечно, победили?

— Увы, мой фюрер, — кокетливо потупился Скорцени, — один из них перерубил мою винтовку прямо посередине.

— Как это — перерубил?

— Огненным мечом!

— Чем?! Лейтенант, что Вы несёте, а?

— Я австриец, мой фюрер! — молодцевато гаркнул мордоворот.

Как ни странно, это сомнительной логичности заявление, казалось, совершенно удовлетворило Гитлера. Фюрер поддёрнул брюки и сгорбился в кресле.

— Значит, огненный меч. Ц-ц-ц. Меч, огненный меч. Генерал?

— Ангурва, — тут же откликнулся Каммхубер, — Ангервадель.

Гитлер потёр ладони друг о друга.

— Ангервадель… — задумчиво протянул он, — а ведь это разумно, генерал, весьма разумно… Говорящая коробка, затем огненный меч… Но почему у русских, что они забыли у русских, генерал?

— Ангурва светится во дни войны, мой фюрер, — сказал Каммхубер, — кроме того, мы знаем, что некоторые мечи не могли вернуться в ножны, не испив крови. У большевиков на вооружении огненных мечей нет, обладатель такого оружия мог оказаться в Белоруссии только случайно или по ошибке.

— И зачем нам Зиверс, — риторически вопросил Гитлер, — Зиверс нам не нужен, а? — и, не слушая дипломатичного ответа генерала, энергично продолжил, — Во всём этом я усматриваю глубокий смысл, как угодно, знамение. Да. Огненный меч, кровь… В конце концов, они могли просто заблудиться… эта бессмысленная война, большевикам следовало бы сдаться сразу, не дожидаясь… тем более, теперь у нас…

Фон Белов незаметно кивнул Каммхуберу. Генерал понял его верно и сделал шаг вперёд, протягивая содержимое третьего пакета. Гитлер с брезгливым недоумением посмотрел на сложенный в несколько слоёв кусок серой ткани.

— Что это, Каммхубер?

— Плащ, мой фюрер. Ритуальный плащ.

Юно выплюнула загубник, открыла глаза и удивилась.

Манипуляторы медицинского дроида, установленного на потолке крошечного медотсека 'Тени', свисали под каким-то странным углом, словно челнок шёл с некомпенсированным ускорением.

Девушка прислушалась к ощущениям.

Организм опытного космонавта обмануть невозможно. Все мы вышли с поверхности, из грязеедов — даже те счастливчики, кто родился на борту. Но в длительных и частых полётах тело приспосабливается, научается воспринимать те воздействия окружающей среды, которые редки или невозможны на земле. Гул турбин, жужжание ремонтно-профилактических дроидов, микроизменения в векторах ускорения и гравитации, — множество мелочей, обретающих в космосе жизненную значимость, — всё это воспринимается разумными существами, пусть и внесознательно. И неразумными, кстати, тоже — поэтому, например, так скулят и жмутся к ногам вурпаки, чувствуя сбой рабочего ритма гипердвигателей. Красноглазые чиссы и вовсе утверждают, будто тело матёрого космолётчика, проводящего перед экраном долгие часы, иногда даже сутки напролёт, отращивает особенный орган, способный чувствовать опасность. Но это, разумеется, просто фантазии — надменные красноглазики горазды выдумывать всякий вздор, лишь бы выделиться среди обычных разумных. Говорят, они даже с вычислителями предпочитают работать без голографического интерфейса, а ведь в наши дни на такое не способен ни один нормальный гуманоид.

Юно считала себя гуманоидом вполне нормальным, но всё-таки прирождённым космонавтом. Её стройное гибкое тело совершенно однозначно утверждало, что они, — и тело, и Юно, — находятся на поверхности: гравитация явно естественная, движки молчат, освещение в экономичном режиме.

Меня же сбили, вспомнила девушка, оглядывая крошечный медотсек 'Тени'. Помещение не выглядело повреждённым, повреждаться было нечему — единственный стационарный дроид, несколько наглухо задраенных медкабинетов. Несмотря на полузатопленное положение челнока, койка стояла строго горизонтально — видимо, отрегулировали. Кто?

Тот, кто принёс её сюда.

Верно, сперва сбили, потом подстрелили, столько радости в один день — девушка для пробы глубоко вздохнула, потянулась и лишь затем осторожно провела рукой по груди. Под тонкой тканью медицинского