— Чтобы я не сбежала?

— Опять за свое? — Он на мгновение повеселел. — Во-первых, вам наверняка понадобится подзарядить аккумуляторы вашей камеры или ноутбука. А во-вторых, есть машина с радиостанцией, и вы всегда сумеете связаться со мной.

— Подождите. Выходит, вы сейчас не вернетесь? Я не увижу вас до самого завтрашнего вечера?

— Эльза. — Он держал мои руки и смотрел мне в глаза. — Эльза.

— Да. Я все понимаю. Иногда вам нужно немного поруководить страной.

Он тихо рассмеялся.

— Вы умница. До завтрашнего вечера! — Отпустил мои руки и пошел из шатра.

Я бросилась следом.

— Вы даже не поцелуете меня на прощание?!

Он замер.

— Я не собираюсь прощаться. Посмотрите. — И показал на небо. — Миллионы звезд! Вы когда-нибудь видели столько?

Говорить я не могла: полное ощущение, что мы можем вообще никогда больше не увидеться. И он тоже это знает и боится не меньше, чем я.

— Что бы там ни случилось, моя пери, но даю вам слово, завтра вечером мы будем вместе смотреть на звезды.

— А вдруг… Вдруг завтра не будет видно никаких звезд?

— Исключено. Небо покажет нам все звезды, я уж постараюсь.

Он бросил на меня последний взгляд и быстро зашагал между шатрами. Перед многими из них горели костры, и его фигура, становясь все меньше, то вдруг возникала, то опять терялась в темноте. Вокруг костров люди занимались ужином. До меня долетал их гортанный говор, тянуло запахом жареного мяса. Порой взлаивали собаки. Откуда-то донеслись звуки дребезжащей музыки. А надо всем этим простиралось огромное иссиня-черное, как глаза моего принца, небо с просто невероятным количеством звезд, среди которых золотой лодочкой плыл месяц. Я обрадовалась ему, как старому знакомому, — ведь эта золотая лодочка плыла и вчера над внутренним двориком, где тихо журчали струи фонтана, дремал белый павлин, и волшебный круг горящих светильников отделял нас с моим принцем от остального мира…

Кто-то тронул меня за рукав. Я обернулась.

Женщина сказала:

— Зейнаб, — и склонила голову.

Утром именно она показывала мне, как вышивают золотой нитью и бисером. У нее было две девочки, лет восьми и шести, которые уже довольно уверенно владели иголкой. Я снимала их за работой, и Зейнаб, похоже шутливо, комментировала свои действия, потому что остальные женщины весело посмеивались. Сейчас лицо Зейнаб было сосредоточенным и строгим. Если она — внучка Фариды, значит, Нурали и ее родственник. Как же мне выразить жестами свое сочувствие и поддержку?

Послышался звук взлетающего вертолета. Мы обе посмотрели на небо в том направлении. Серебристый силуэтик стрекозой поднимался вверх.

— Эмир, — сказала Зейнаб.

— Фарида, — сказала я. — Нурали. — И обняла Зейнаб.

Она сначала напряглась и попыталась освободиться, но я гладила ее спину и повторяла:

— Зейнаб, Зейнаб. Все хорошо, Зейнаб…

Она обмякла, и я почувствовала, что она плачет. И сама вдруг тоже заплакала. Шум вертолета стихал. Серебристая стрекоза растаяла в темноте. Мы тихо плакали и гладили друг друга. И в этом было какое-то невероятное облегчение.

Затем концами своих покрывал она вытерла слезы, присела и пальцем стала чертить на песке фигурки, приговаривая:

— Фарида. Ахмет. Рашид. Джамиля. Нурали. Гасан. Тамиля. Таир. — Посмотрела на меня.

Я кивнула, мол, понимаю, это дети Фариды.

Она повторила, показывая пальцем на значки:

— Фарида. Ахмет, — и около Ахмета нарисовала еще несколько, сопровождая их разными именами. При имени «Зейнаб» показала на себя и уже рядом с этим значком символически изобразила двух своих дочек.

Я понимающе кивала. Она показала на меня и отдельно нарисовала еще одну фигурку.

— Эльцза! — Ее заплаканное лицо вдруг повеселело. — Эмир! — И тонкий палец пририсовал живот моей фигурке…

От растерянности я невольно охнула.

Она оживленно заговорила, одобряюще закивала и стала чертить вокруг «Эльцзы» много фигурок, повторяя:

— Эмир! О! Эмир!

Я отрицательно замотала головой и замахала руками. Она недовольно посмотрела на меня, резко стерла вокруг «Фариды» все фигурки, кроме одной:

— Нурали! — И, подняв вверх один палец, сделала вид, что плачет, а в результате не смогла сдержать настоящих слез.

Я опять обняла ее. Но она вывернулась и потянула меня за рукав, определенно зовя куда-то. Я пошла за ней, и мы оказались у костра, вокруг которого были только женщины и дети. Они ужинали. Завидев меня, все вскочили на ноги и стали кланяться. Я замахала руками, мол, не надо, не надо, но по жесту Зейнаб поняла, чего от меня ждут, и присела к костру. Все засуетились и стали меня угощать. Но то, что в эмалированной мисочке протянула мне самая старшая, даже по виду мало походило на еду. Какие-то комки мутной серой каши с черными пятнышками и устрашающим запахом…

— Шукран, — пробормотала я, принимая миску.

Все смотрели на меня. Но даже притронуться к этому выше моих сил, а они это ели… У этих детей и женщин вообще не было никакой другой еды! Я вскочила на ноги — к общему недовольству и полному недоумению. Сжимая миску одной рукой, другой я схватила Зейнаб за руку и почти бегом поволокла за собой в свой шатер.

Зейнаб бубнила что-то жалобное, но я выкрикнула:

— Плов! Айва! Кишмиш! Эмир! Эльза! Плов! Халва!

Она закивала робко и радостно. Кажется, поняла. Я ворвалась в шатер, сунула миску с кашей на кресло и схватила блюдо с пловом. Зейнаб несмело потянулась к сластям.

— Да-да! Все! Бери все! — Я вручила ей плов и прямо на крышку блюда стала водружать мисочки и тарелочки с остальными яствами. — Хоть раз в жизни поедите нормально! Забирай, забирай!

— Аллах. Аллах. О Аллах…

Девчушки Зейнаб всячески подчеркивали свою ко мне принадлежность и не отходили ни на шаг. Их мать тоже горделиво демонстрировала свои статус моей фрейлины — все остальные женщины были вынуждены общаться со мной только при ее посредстве. Впрочем, изобретенный ею способ «иероглифов» на песке пришелся очень кстати, и уже очень скоро я была посвящена в их родственные связи и всевозможные проблемы. Женщины смотрели на меня так, будто от моей воли напрямую зависело их дальнейшее благополучие.

Изобильного ужина на двоих оказалось конечно же недостаточно на полтора десятка едоков, пусть даже большую их часть составляли дети, безмерно обрадовавшиеся лакомствам. Радовались и женщины, но все равно эта ночная трапеза больше походила на поминки по Нурали. Я была не в состоянии заставить поверить их в возможности современной медицины. Вместе с Фаридой полетел еще и Таир — последний, если не считать Нурали, мужчина в их роде.

Мне была представлена его жена Зухра — совсем еще девочка с огромным животом. Ей предстояло