которое мы в шутку окрестили «водоступами», предназначенного для передвижения по воде. «Водоступы» представляют собой достаточно необычное устройство. Если вы способны представить себе два узких каноэ шестифутовой длины, скрепленных между собой шарнирным соединением, и каждое каноэ заканчивается тем, что напоминает половинку дельфиньего хвоста из резины или пластика, то вы имеете перед собой приблизительную картину этого любопытного средства передвижения. Используют его следующим образом: вы ставите ноги в разные каноэ, просунув их в брезентовый чехол, беретесь за руль — длинный шест, соединенный с носом вашего судна, а затем с чьей-нибудь помощью встаете на воду. Оказавшись на плаву, вы начинаете интенсивно передвигать ногами, словно бы совершая бег на месте. Такое движение оказывает удивительное воздействие на две половинки дельфиньего хвоста, заставляя их изгибаться в воде вверх-вниз и продвигать вас вперед. Это достаточно трудное и утомительное занятие, заставляющее вас почувствовать на ногах такие группы мышцы, о существовании которых вы даже не подозревали.

Кроме того, если вы потеряете равновесие и упадете, освободить ноги из брезентовых чехлов будет очень трудно и велика вероятность того, что вы утонете до того, как подоспеет помощь.

Раздобытая Джонатаном гребная лодка представляла собой величественное судно длиной около десяти футов, с широкими бортами, придававшими ей сходство с толстым жуком, с которых длинными полосками слезала краска, словно кожа со спины неосторожного любителя загара. Пока я вышагивал по поверхности пруда в своих «водоступах», Джонатан вместе со съемочной группой сопровождал меня на лодке. Когда ему показалось, что я проделал все необходимые упражнения и съемку можно закончить, наш доблестный звукооператор Брайан — с завистью следивший за моим выступлением — тоже решил испытать свои силы в этом виде спорта. Мы благополучно поставили его на воду, и он в превосходном стиле сделал круг по поверхности пруда. Но когда он приблизился к берегу, с ним произошла неприятность. Оказавшись на мелководье, он по какой-то причине потерял равновесие, упал на бок и остался лежать на глубине около двух футов, с ногами, пойманными во доступами, предпринимая отчаянные усилия, чтобы удержать голову над водой. К счастью, там было достаточно мелко и он смог опереться рукой о дно, оставив голову на поверхности. Если бы там было чуть поглубже и поблизости не оказалось бы никого, кто смог бы прийти ему на помощь, он несомненно бы утонул.

Следующая сцена была посвящена тому, как мы с Ли катаемся на лодке, и по ходу нашей водной прогулки я должен был рассказать о том, что натуралисту-любителю нет смысла тратить большие суммы денег на приобретение сложного, дорогого оборудования, поскольку, проявив немного смекалки, можно приспособить для своих потребностей предметы домашнего обихода. Так, например, из проволочной вешалки получается хорошая кошка, которая позволит вам вытаскивать на берег водоросли из центра пруда. Ведь, как хорошо известно любому натуралисту-любителю, в любом водоеме самые ценные экземпляры водорослей растут непременно в самом центре и, чтобы до них добраться, требуется какое- нибудь приспособление. Но снять эту идиллическую картину нашего с Ли катания на лодке по тихому пруду, в соломенных шляпах, оказалось значительно труднее, чем можно было себе представить. Прежде всего лодка оказалась вовсе не такой уж и большой, и, когда мы с Ли заняли свои места, на корме почти не осталось свободного пространства для кого-либо еще. И вот, после того как в лодку, кроме нас, набились еще оператор с помощником, звукооператор и режиссер, наше многострадальное суденышко, едва не черпая воду бортами, и моя многострадальная жена были вынуждены катать всю эту команду взад-вперед по поверхности пруда, пока Джонатан не решил, что снятых кадров ему будет достаточно.

Оставив за спиной разбухший от дождей пруд, а вместе с ним и холодную, мокрую Англию, мы перенеслись через Атлантику в то место, которое американцы по известным лишь им самим причинам называют Большое Яблоко, — в город Нью-Йорк. Здесь под присмотром Полы, чутким руководством Эластера и с помощью оператора Роддерса мы собирались показать, что настоящему натуралисту-любителю даже гигантский современный город может предоставить немало интересных объектов для исследования. Эластер приветствовал нас в своем неповторимом стиле — широкая улыбка, блестящие глаза, голова, склоненная набок (на это раз ловкий палач затянул ему узел под левым ухом).

— Черви, — произнес он по ходу приветствия, — черви, копошащиеся на земле, чувствуя как дождевые струи кладбище много жизни на кладбище.

Я попытался представить себе все кладбища, на которых когда-либо бывал, — строгие и белые, словно больничные палаты, заросшие мхом и лишайником, где приходится прокладывать себе путь мачете, чтобы добраться до надгробий и прочитать стершиеся от времени надписи под выпуклыми барельефами. Но мне ни разу не приходилось переворачивать могильные плиты в поисках живых существ. Однако сама идея поиска жизни на кладбище была достаточно свежей и вполне достойной того своеобразного черного юмора, который порой пробуждался у Эластера. Итак, мы отправились на кладбище Кал вари.

Это было достаточно необычное кладбище: помимо обычных надгробий, которые ставят над могилами плебеев, здесь были и монструозные мини-мавзолеи, представлявшие собой нечто среднее между Акрополем и собором Святого Павла, где, насколько я мог судить, покоились бренные останки, преимущественно с такими именами, как Луиджи Вермичелли или Гвидо Пармезан. Кладбище располагалось на пологом склоне холма, и каждый памятник усопшему был белым и чистым, словно свежевыпавший сжег или только что вылезший из земли гриб. После того как вы окинули взглядом обширную перспективу надгробий, возникало достаточно жуткое впечатление, когда в поле вашего зрения попадали очертания нью-йоркских небоскребов, словно бы расширявших границы кладбища и являющихся его зеркальным отражением. Вы не смогли бы сказать точно, где кончались небоскребы и начинались могилы. Возникало даже такое впечатление, что небоскребы — это гигантские мавзолеи, и вы спрашивали себя, зачем расходовать столько драгоценной земли для того, чтобы выставлять напоказ своих мертвых. Однако, как оказалось, я ошибался, поскольку мы обнаружили на кладбище множество свидетельств жизни. Не только черви усердно рыли здесь свои ходы, разрыхляя и проветривая почву; кроме них, фазаны и канадские казарки выводили птенцов между могил, а лисицы и еноты выращивали свое потомство под сводами мавзолеев, укрывающих огромное количество итальянских мертвецов. «Как это мило, — подумал я, — что даже здесь, в Нью-Йорке, ты можешь умереть с утешительной мыслью, что теплый, дружелюбный енот будет растить детей над твоим остывшим телом».

Я полагаю, было вполне закономерно, что после этого чудовищного скопления мертвецов мы отправились на городскую мусорную свалку. Было весьма поучительно увидеть, какое огромное количество отбросов создает обширный конгломерат человеческих существ, проживающих на ограниченном пространстве и проявляющих такую расточительность, на которую способны только люди. Перед нами лежала огромная, разноцветная, разлагающаяся гора мусора, пополняющаяся каждый час. У меня часто вызывала отвращение человеческая расточительность, поскольку я видел, как в Африке и Южной Америке люди используют фрагменты консервных банок, обрывки веревки и клочки бумаги размером с ноготь для своего выживания, и в то же время в тех же самых странах, например в Аргентине, из окна гостиницы я видел, как подо мной провозили тележку с отбросами, наполненную почти не тронутыми батонами хлеба, кусками мяса толщиною с том Британской энциклопедии, где была вырезана лишь середина, горами бобов и овощей, которых хватило бы на то, чтобы в течение многих месяцев кормить не одну индейскую деревню. В Северной Америке мне не раз приходилось видеть целые семьи, глядя на которые я думал по своему невежеству, что все ее члены страдают от тяжелого нарушения обмена веществ, и лишь позже я узнал, что их необыкновенная тучность вызвана исключительно перееданием. Попади они миссионерами на далекие тропические острова, то-то было бы радости у местного племени. Но, конечно же, для чаек эта гигантская мусорная куча была лучшим рестораном в Нью-Йорке, и они слетались сюда тысячами, кружили, кричали, дрались друг с другом, пикировали на кучи отбросов, заметив лакомый кусочек. Было некоторым утешением думать, что, по крайней мере, эта чудовищная свалка обеспечивает пищей крылатые батальоны красивых птиц.

Итак, мы продолжали наши съемки в этом одном из самых отталкивающих, грязных, красивых и необычных городов планеты. Мы сняли, как я уже сказал, представителем дикой природы на кладбище и на городской свалке, затем мы показали, как живут в трущобах бродячие собаки и кошки, как выживают в каменных джунглях голуби и крысы, и нам также удалось продемонстрировать то, что даже на пятнадцатом или двадцатом этаже, в квартире из бетона, стекла и хромированных рам, вы все равно можете найти щетинохвосток в своем телевизоре, тараканов на ковре и мышей между стенными панелями.

Затем наступил великий день, названный нами Днем Битвы у 87-го квартала.

Среди многих людей, оказывавших нам помощь, была очаровательная женщина натуралист Хелен