старика: за одну дочку переживал, что в монастырь подалась, да не заметил, как другая ему свинью подложила.
– Да, тут в Бога поверишь, – задумчиво сказал адвокат. – Бывают ситуации, когда никто, кроме Него, не поможет. Наша ситуация с Верой как раз такая.
Выкван возвратился к себе домой и, даже не отдохнув после суматошного дня, сразу спустился вниз – туда, где общался со своими духами.
– Почему вы молчите? – он сконцентрировал свой взгляд на еле дышащем язычке огня, всегда горящего ярким пламенем во время молитвы. – Почему вы отвернулись от меня? Чем я вас прогневал? Чем? Я всегда был верен вам.
Но силы, к которым взывал Выкван, молчали. Снова вспомнилась Вера, ее такие неожиданные слова о Боге, Кресте, молитве. Какая-то догадка вдруг молнией пронеслась в сознании Выквана.
«Неужели это…», – он тут же прогнал ее, снова сосредоточившись на своей медитации, соединенной с молитвой. Но эта мысль снова вонзилась в сознание, вытеснив все остальное. Выкван обхватил голову и со стоном опустился перед жертвенником, взывая и взывая к молчащему небу.
– Или вы просто бессильны помочь мне? – прошептал он. – Может, Вера права? Может, сильнее Бога, Которому она молится и Которого просит вместе со своей сестрой, хозяином, нет никого? И нет ничего сильнее Креста? Если это так, то…
Не вставая с колен, Выкван медленно, но твердо осенил себя крестным знамением. Потом поднялся, еще раз перекрестился и, не обращая внимания на боль, положил свою ладонь прямо на тлевшие, но еще раскаленные угли, окончательно гася жертвенный огонь.
15.
Смагин лежал на кушетке, мучительно борясь с новым приступом головной боли. Его жена суетилась рядом, готовя теплые компрессы и роясь в домашней аптечке.
– Паша, тебе нельзя так сильно нервничать, – она то и дело подходила к нему, пытаясь успокоить. – Нервотрепкой делу не поможешь. Нам нужно держаться, крепиться и не расслабляться. Хочешь, я позову Выквана? Его процедуры тебе всегда помогали.
– Зачем его беспокоить? Ему своей головной боли хватает, – простонал Смагин. – А с моим приступом есть только одно хорошее средство.
– Какое? Скажи, Пашенька. Я позвоню, попрошу – и привезут. Как называется?
– Позвони, попроси, пусть привезут, – Смагин приоткрыл один глаз и посмотрел на реакцию жены. – Гильотина называется. Очень хорошее средство. Раз! – и нет головной боли. Вместе с головой. Так и скажи, что Смагин просит. Пусть быстрее везут.
– Сказала бы я тебе, шутник, да не до шуток теперь, – Любовь Петровна возвратилась к столику, готовя новый компресс.
И в это время вошел Выкван. Подойдя ближе к Смагину, он присел на стул. Его лицо не выражало ни радости, ни надежды.
– Что ж, на все воля Божия, – вздохнул Смагин, пытаясь подняться с кушетки. – Мои друзья-украинцы в таких случаях говорят: «Маємо те, що маємо». Сущая правда. Что имеем – не храним, а потерявши – плачем. Как она там? Виделись?
Выкван грустно кивнул головой.
– Держится? Или мокрая от слез?
– Как раз не мокрая, – оживился Выкван. – Она меня удивила своим состоянием духа. Верит, что все как-то образумится, прояснится.
– Вера верит в чудеса, – вздохнул Смагин. – Верит, небось, что я ее вытащу оттуда.
– Она верит в свою невиновность. Упорно верит. Мне вообще показалось, что там сидит не Вера, а…
Выкван замолчал, не зная, как объяснить Смагину свое предчувствие.
– А кто? – переспросил тот. – Надька, что ли? Та из своего монастыря теперь носу не высовывает. Писаки такое кадило раздули, что впору самому в монастыре скрыться и не показываться до самой смерти. Чума на мою голову…
– Кстати, встречи с тобой просит какой-то очередной журналист, – крикнула из соседней комнаты Любовь Петровна, слыша весь разговор. – И в офис несколько раз звонил, и сюда приходил, да мы не пустили. Знаем, как ты любишь эту публику.
– Люблю – не то слово, – от этой новости Павел Степанович ощутил приступ головной боли. – С ума
