линейке?

Прискакать — не самый удачный выбор слова, так как Джоди восприняла это буквально. Оглушительным прыжком она вскочила на подставку. Пружинная металлическая подставка зазвенела и задрожала.

— Аккуратнее, — сказала я.

Линда назвала результаты, и доктор Пратчет внесла их в карту.

— Теперь забирайся, пожалуйста, вот на это кресло. Оно немного высоковато, тебе помочь?

Джоди, не думая о том, что будет дальше, и желая продемонстрировать свою покладистость, забралась на кресло. Она свесила свои пухлые ножки и стала болтать ими, довольно улыбаясь. Доктор Пратчет достала из ящика стола стетоскоп и деревянный шпатель. Стетоскоп она повесила на шею, а шпатель сунула в карман халата. Я отодвинула стул, чтобы не загораживать ей дорогу. Мое беспокойство возрастало со страшной скоростью.

— Скажи «а-а-а», — попросила она. — Сначала я посмотрю твой рот.

Джоди широко раскрыла рог. Доктор Пратчет положила на ее язык лопаточку, и две женщины всмотрелись в ее рот. Я догадывалась, что они там ищут. Если Джоди принуждали к оральному сексу, она могла подхватить какую-нибудь венерическую болезнь, но, когда я помогала ей чистить зубы, я никогда не замечала ни сыпи, ни белой гнили.

— Превосходно, — сказала доктор Пратчет. — Молодец.

Джоди закрыла рот и улыбнулась мне. Я успокаивающе улыбнулась ей в ответ.

— Теперь давай послушаем твое сердечко.

Линда приподняла свитер Джоди, спокойно дождавшись, пока та, разрешая это сделать, поднимет руки, и доктор Пратчет стетоскопом прослушала ее. Я немного успокоилась: они определено знали, как идти с детьми на контакт.

— Превосходно, — повторила она. — Ты молодец. Совсем большая девочка!

Джоди просияла, как будто ей вручили медаль, но между тем мы приближались к следующей стадии осмотра, и я молилась, чтобы Джоди оставалась такой же послушной. Заставлять врачи ее не станут, но без осмотра мало шансов открыть уголовное дело.

— Не могла бы ты прилечь? — спросила Линда, похлопав по креслу.

Джоди неловко плюхнулась и громко хохотнула.

— Немножко ближе к этому краю, — сказала Линда и подвинула ее так, что ее ноги свешивались вниз.

Доктор Пратчет включила лампу.

— Может, вы хотите подержать ее за руку? — спросила меня Линда.

Я переставила стул, чтобы сидеть рядом с Джоди и держать ее за руку. Хотелось хоть в чем-то посодействовать. Доктор Пратчет передала Линде простыню, и она накрыла ею Джоди.

— Сейчас я сниму с тебя брюки и трусики, — сказала она и тихонько сняла их под простыней. — Умница. Теперь расслабь ножки, я поставлю их как надо.

Она согнула ей ноги в коленях. Это была неудобная поза, но ее прикрывала простыня, так, по крайней мере, сохранялось какое-то достоинство.

Линда подошла к кушетке и присоединилась к доктору Пратчет, обе они натянули резиновые перчатки и приступили. Я поглаживала Джоди лоб и сжимала ее руку. Краска прилила к ее щекам, и она прикусила губу.

— Это ненадолго, — сказала я. — Потом пойдем домой.

Женщины стали обсуждать то, что видели. Я распознала слово «повреждение», но не поняла ни один из терминов. Их ровный профессиональный тон не давал возможности хоть что-нибудь понять.

— Больно, — сказала Джоди, и я покрепче сжала ее руку, моля про себя, чтобы они быстрее закончили.

Внезапно доктор Пратчет выпрямилась:

— Все. Ты очень храбро себя вела. Теперь можешь одеваться.

Я издала вздох облегчения, усадила Джоди и помогла ей одеться, а врачи тем временем выбросили свои перчатки в урну.

— Мы отправим отчет ее социальному работнику, — сказала Линда, — но мы можем успокоить вас: она в совершенном порядке.

Пока нам больше ничего не собирались говорить. В конечном итоге я узнаю все от социального работника. Джилл сказала, что на это может уйти от десяти дней до месяца. Я тепло поблагодарила их, взяла Джоди за руку, и мы вышли на зимнее солнце.

— Ты была очень храброй, — сказала я. — Больше тебе не придется повторять этого. Все позади.

— Лучше бы это был мужчина, — сказала она, слегка подскакивая позади меня.

— Что? Обследовал тебя? — удивилась я. Вообще-то, после того, через что она прошла, Джоди меньше всего должна была бы хотеть, чтобы ее обследовал мужчина.

— Почему?

— Женщины всегда делают больнее, потому что у них нет штучки.

Я резко остановилась и повернулась к ней, как только до меня дошло значение ее слов:

— В каком смысле? Какие женщины? Как они делали тебе больно?

Она нахмурила брови, подыскивая в своем ограниченном словаре слова, чтобы объяснить:

— Мама и тетя Белл. Они брали разные вещи. Потому что у них не было своей штучки.

— Вещи? И делали ими что-то?

— Да, как докторши. Они тыкали в меня разные вещи.

Я оцепенела. Господи, только не это. Что еще могло выпасть на долю несчастной девочки?

— Какие вещи, Джоди?

— Ложки, как та, которую доктор положила мне в рот. Только серебряные.

— Ты говоришь, что мама и тетя Белл тыкали в твои интимные места ложкой?

Она кивнула:

Было холодно, и папа сначала погрел ее в руке. Он бывал иногда добрым, правда, Кэти?

Это было уже слишком. Я больше не могла сдерживать ненависть, которая кипела во мне:

Нет, Джоди, не был. Он был злым. Он животное. Все они животные. Чтоб они все горели в аду!

Я сидела за столом и писала, фиксируя в журнале все мерзостные подробности сексуального надругательства над Джоди. В горле комом стояла тошнота. Непосредственное участие матери Джоди в акте насилия было вопиющим извращением материнской роли и всего того, что, по нашему мнению, должна испытывать мать ребенка. Мы, попечители, не должны судить родителей, но всему есть предел! Я едва могла записывать детские выводы Джоди о «доброте» отца, которая заключалась в том, что он греет предмет, которым потом осквернят ее.

Джилл позвонила, как только получила мое письмо:

— Боже мой, как она вообще не сошла с ума после такого?

— Не совсем. И с каждым новым признанием ей становится все хуже и хуже. — И как только я сказала это, сразу поняла, что происходило на самом деле. На каждодневном уровне были свои удачи и неудачи, были дни лучше и дни хуже, но если тщательно проанализировать происходящее, то оказывалось, что в действительности все стабильно шло под откос. Джоди становилось хуже. — Это выше моих сил, Джилл.

От Джилл не укрылась моя возрастающая паника.

— Так, успокойся, — сказала она. — Вы ведь идете на следующей неделе к психологу?

— Да, в понедельник.

— Почему бы тебе не спросить совета по поводу тактики? Это, конечно, не ее обязанность, но вдруг