– Многие, ох многие. Но это ж какая зависть быть должна, чтобы до смертоубийства дойти… И потом уж больно сложно. Зачем на Майорке это делать, нешто у нас в России мало убивают? Нет, не думаю я, что так это было, не думаю. И зря вы, ребятишки, с этим затеялись, только неприятности наживете, а толку никакого не будет. Ну, поговорили и хватит. Пошли на кухню, надо же гостей кормить.

Хозяйка скрылась на кухне.

– Манечка, – позвала она через минуту, – помоги мне тут немножко.

Маня побежала на зов.

– Дохлятина! – произнес едва слышно Шмаков. – Ахи, охи. Ах, она была такая хорошая, ох, она была такая святая-пресвятая! Лажа все это, полнейшая лажа. Небось наркотой баловалась, с преступным элементом якшалась, вот и прирезали ее.

– Послушай, ты! – вскипел вдруг Никита. – Ты же о ней ничего не знаешь, к тому же она… ее уже нет в живых, а ты о ней гадости говоришь! Не слыхал – о мертвых или хорошо, или ничего!

– Да ты что, с пальмы спрыгнул? А если гад помер, так про него уже нельзя сказать, что он гад? Ну и понятия у тебя! Зашибись!

– Ну, понятия у него как раз нормальные, – вступился за двоюродного брата Гошка. – И учти, если женщина говорит про другую женщину одно только хорошее, это неспроста. Значит, покойница действительно была хорошим человеком.

– Дурные вы, как я погляжу! Какая женщина? Артистка! Она вам что хочешь сыграет! А сама, может, больше всех ей и завидовала!

– Леха, по-моему, у тебя что-то с головкой! – возмутился Гошка. – Пришел в чужой дом, а сам…

– Не, ты не понял… Я же неконкретно про эту артистку, – спохватился Леха. – Я вообще…

– Вообще? А ты что, со многими артистками знаком? – не без яда поинтересовался Никита.

– Да ладно вам, – примирительно произнес Леха, – чего к словам придираетесь, умные очень, да?

Но тут их позвали на кухню. Кухня была просторная, сверкающая чистотой, а все стены увешаны деревянными досками и досочками. Каких тут только не было! Светлого и темного дерева, резные, расписные, с выжженным рисунком.

– Ух ты, сколько! Это у вас коллекция? – спросил Шмаков.

– Да, вроде коллекции. Первые еще муж мой делал, а потом уж я сама стала покупать, друзья начали дарить, вот и собралось… Да вы садитесь, садитесь!

На столе стояла миска с печеной картошкой, соленые огурчики, квашеная капуста, нарезанный толстыми ломтями черный хлеб.

– Налетай, молодежь!

Просить себя дважды они не заставили и быстро смели угощение. Потом еще пили чай с пряниками. Говорили о многом, но Елены Куценко больше не касались. И вдруг Никита задал вопрос:

– Извините, Людмила Михайловна, а где жила Елена?

– На Большой Никитской, – машинально ответила Людмила Михайловна. – В доме, где магазин «Пышка». Номера я не помню. А зачем тебе?

– Просто спросил…

– А еще у них дача была, говорят, роскошная, я там не бывала. Какой-то поселок для «новых русских», с охраной и… Да бросьте вы, ребята, это не для вас…

– Да-да, конечно, только, если можно, ответьте еще на один вопрос, – тихо попросил Никита.

– Ну, если на один…

– Людмила Михайловна, а у Елены… подруги были?

– Подруги? Были, как не быть.

– Много?

– Не знаю, не спрашивала, а вот две подруги были точно.

– А как их зовут, вы не знаете?

– Знаю, представь себе. Одну зовут Валентина, а вторую Соня. Они манекенщицы. Одна у Зайцева работала.

– Кто? – спросила Маня.

– Соня.

– А фамилия? Фамилии их вы не знаете?

– Чего не знаю, того не знаю. А вот фотографию могу показать.

Людмила Михайловна поднялась из-за стола и ушла в комнату.

– Фотки – это класс! – прошептал Шмаков. – По фоткам мы этих цапель враз отловим.

– Каких цапель? – недоуменно взглянул на друга Гошка.

– Ну, манекенщицы все эти длинноногие, как цапли, – объяснил Леха. – Тощие, мосластые, и чего в них хорошего?

– На вкус, на цвет товарищей нет, – сухо бросил Никита.