– А почему вы не были на последнем спектакле? Такой сумасшедший успех…
– Я была занята, – сухо ответила свекровь.
– Ну хорошо, раз все в порядке, тогда до свидания.
– Подожди, Саша! Я давно хочу спросить… Что Глеб тебе привез?
– В каком смысле? – не поняла я.
– Ну он привез тебе какие-то вещи?
– Лучше бы не привозил…
– Да? – как-то радостно спросила она. – Почему?
И тут до меня дошло! Она обиделась на Глеба за желтые шмотки!
– Потому что почти все желтое… Черт знает что! Я видела, что он и вам тоже желтенькое привез, чувствовала, что вам не понравится, но вы же его знаете… Ему легко внушить любую чушь, особенно если говорить с апломбом. Но вы не расстраивайтесь.
– Жалко, лежат новые веши… Может, можно их кому-то продать?
– Это я не знаю!
– Да, кстати, Саша, я хотела тебя спросить… Помнишь, я давала тебе книгу Молоховец?
– Помню, конечно.
– Она тебе нужна?
– Да нет, в общем…
– Не могла бы ты мне ее привезти?
– Пожалуйста, но уже завтра, сегодня не получится.
– Хорошо, пусть будет завтра. Только скажи когда.
– Ну примерно в час дня. – Я решила сделать это по дороге к Ульяше.
– У меня в час ученица.
Светлана Георгиевна преподает французский.
– Так я просто закину вам книгу, и все.
– Ну что ж, если другое время ты выбрать не можешь…
– Извините, у меня завтра много дел. Всего доброго, Светлана Георгиевна. – Я поспешила положить трубку, иначе меня опять захлестнет волна обид на меня, на сына, на весь мир. Надо только еще найти эту чертову Молоховец. Я стала обозревать книжные полки. Ага, вон она! Я залезла на стул, достала Молоховец, и вдруг взгляд мой упал на толстый том «Истории КПСС». И зачем он тут стоит?
Только место занимает, выкину его, и дело с концом.
Это еще от тетки Глеба осталось. Вообще, надо бы разобрать книги, многое наверняка уже не нужно, как вот эта «История». Но сегодня мне не до того. И все-таки я сняла книгу с полки, а заодно и еще несколько книг по научному коммунизму. С каким удовольствием я от них избавлюсь! Но тут меня как-то шатнуло, и стопка книг разлетелась в стороны.
Хорошо, еще я сумела удержаться на стуле. Я спрыгнула и стала подбирать книги. И тут заметила, что из «Истории КПСС» выпал какой-то листок. Письмо, что ли? Я развернула сложенный вчетверо лист, заполненный изящным почерком. У меня буквально потемнело в глазах.
'Любимый мой, уже нет сил жить так далеко от тебя! Я знаю, время и расстояние работают против меня, но ничего не могу с этим поделать. Я пытаюсь приучить себя к мысли, что мы не одно целое, что у нас все отдельно, но это больно, это так больно! Я живу почти в раю, но для меня это настоящий ад.
Боже мой, Глеб, как трудно писать о любви, как трудно придумать что-то новое… Каждая фраза будто уже тысячи раз читана, но поверь, каждая буква кричит о любви к тебе! Я часто смотрю на море. Знаешь, у него цвет твоих глаз. Да-да, не у тебя глаза цвета моря, а у моря цвет твоих глаз. Вот так я воспринимаю действительность. Прости, если на бумаге это выглядит пошлостью, но что делать, если я так чувствую, а выразить иначе не умею.
Вот уж точно говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло… Те две недели, что мы были вместе, дают мне такую пишу для воспоминаний… Я говорю себе: сегодня 16 января, и я по минутам вспоминаю этот день. И, конечно, ночь. У меня таких воспоминаний пятнадцать, а это немало… Я знаю, Глеб, что ты тоже любишь меня и что сейчас неподходящий момент, но поверь, нельзя строить жизнь с женщиной только на жалости и благодарности.
Ничем хорошим это не кончится для вас обоих, только любовь должна связывать людей, только любовь.
А что получается? У тебя жалость и благодарность, у меня благодарность и расчет. А в результате страдают все: и мой муж, и твоя жена, и мы оба… Глеб, мы должны, мы просто обязаны разорвать этот порочный круг. Прошу тебя, подумай об этом и напиши.
Одно твое слово, и я брошу все! Не нужен мне этот рай, ничего не нужно, если тебя нет рядом. Господи, как я люблю тебя! Прости, я готова ждать сколько нужно. Тысячу раз целую тебя, мой любимый.
Твоя Л.'.
Боже, что это? Мой мир, мой маленький мир, который я построила на своей любви и вере в любовь мужа, стремительно рушился – да что там, уже рухнул. Потом я сказала себе: подожди, давай спокойно все обдумай. Но где же взять это спокойствие? Кто такая эта Л.? Откуда она взялась, куда делась? Или она никуда не делась? Может, она существует по сей день в его жизни? И в каком это раю у моря она живет? Я вертела в руках злополучный листок. Он был явно не новым, бумага уже чуть потемнела. Глеб хранит это письмо, значит, оно ему дорого? В конце концов, мало ли что бывает, ну переспал он с дамочкой, та влюбилась по уши, письма пишет, но если бы она… О чем я думаю? Там же черным по белому сказано, что он живет со мной из жалости и благодарности. Кровь бросилась мне в лицо. Ну из благодарности – это понятно, а из жалости? 16 января…
Именно в январе пять лет назад у меня случился выкидыш, и я именно две недели лежала в больнице с осложнениями… Но Глеб был тогда так нежен, так внимателен ко мне. Как же так? Как он мог? Ах, он же прекрасный актер, что ему стоит сыграть внимание и нежность? А что, если он играл не со мной, а с ней? А со мной был искренним? Ну, бывает, мужик поддастся настырной бабе, а потом не знает, как с ней развязаться… Вот опять я пытаюсь вывернуть гадость наизнанку. В общем, мне это даже удается.
Ну в самом деле, не может же Глеб играть двадцать четыре часа в сутки. Или я круглая дура? Уля ведь что-то такое говорила, словно намекала на что-то…
Может, уже вся Москва знает, что Глеб живет со мной только из жалости? Но я никогда ничего не замечала. Нет, скорее всего, романчик был, но для него он был вполне мимолетным, а она, бедолага, влюбилась не на шутку. Да, да, конечно, именно так и было. Он, может, уже и забыл о ней. Но зачем же тогда хранить письмо в книге, к которой, он точно знает, я никогда в жизни не притронусь? А может, он просто сунул туда письмо, когда я, допустим, неожиданно вернулась, а потом позабыл о нем? Может же так быть? Безусловно.
Я медленно поднялась с полу, собрала книги и хотела отнести их к мусоропроводу, может, кто-то захочет взять. Но потом передумала. Влезла опять на стул и поставила их на место, вложив письмо в «Историю КПСС». Ничего не надо делать сгоряча, я потом могу пожалеть о своей поспешности. Сейчас надо остыть и все хладнокровно обдумать. Завтра я поговорю с Улей, если она что-то знает, я вытяну это из нее хоть клещами… И вообще… Подумаешь, большое дело, какая-то баба вцепилась в такого ослепительного мужика… Даже странно, что имя им не легион! И смешно было бы думать, будто Глеб будет всю жизнь хранить мне верность. Тем более сейчас, когда перед ним готова распластаться любая. А он все равно мой муж, и нате-ка выкусите! Я еще поборюсь за него! Но сначала я узнаю, кто эта Л., что там в действительности было, а потом посмотрим. Ведь пока, кроме этого письма, мне, по большому счету, не в чем упрекнуть Глеба. Мелочи вроде хамства в аэропорту учитывать не стоит. А вот сегодня я должна не ударить лицом в грязь. Уля говорит, что у меня изысканная внешность? Что ж, вот и будем, как теперь говорят, «косить под изысканность»! Боевой задор у меня бывает нечасто, но если припечет… А сейчас меня действительно припекло. Я вспомнила все, что знаю о макияже, и принялась наводить марафет, что называется, «под большое декольте». Но мысли то и дело возвращались к письму. Ну хорошо, допустим, там была любовь, а тут только жалость и благодарность, – хорошо, предположим, но как быть с постелью? Тут на одной благодарности не продержишься, нет. Уж в чем, в чем, а в отсутствии пылкости Глеба не упрекнешь. Когда-то в юности нам на свадьбу подарили размноженное на ротаторе древнеиндийское
