дочерью, вполголоса произнес:

— Дитя мое, ты и не подозреваешь, как именно обстоит дело. Я не хотел тревожить тебя, но приходится ознакомить тебя с истинным положением вещей. Рональд был чрезвычайно… неосторожен в ведении своих дел; он позволял себе вещи, которых ему не простят, да и нельзя простить. Все это связано не с одним только Штейнфельдом, но последний оказался для него роковым. Частичные разоблачения там уже доказали, что дела под угрозой и что образование акционерного общества было предпринято им лишь с целью покрыть свои убытки. Из-за этого он потерял доверие общества, поддерживавшее как его, так и все его предприятия. Конечно, все зашаталось. А тут еще этот Раймар выступил в качестве его противника… Ты не знаешь, Эдита, что это значит?

— Нет, знаю! — тихо проговорила она.

— Я сразу понял, что обвинения серьезны, — продолжал Марлов, — но не предвидел, что они будут известны всей стране. Все газеты занялись предстоящим процессом; только и слышишь повсюду имена Рональда и Раймара, как будто на свете не существует ничего более интересного.

— Раймар выступал вчера в суде во время допроса… я читала об этом сегодня утром в газетах.

Эдита произнесла это робко и нерешительно, словно не осмеливаясь прямо спросить об этом отца.

— По одним газетам судить нельзя, — возразил банкир нахмурившись. — Нужно было лично видеть и слышать, как говорил и держался этот человек, чтобы понять его небывалый успех. Обаяние Раймара производит на всех какое-то странное впечатление, невольно привлекая своей речью не только друзей, но и врагов. Уже вчера его проводили восторженной овацией, а ведь это заседание было как бы прелюдией к процессу. Разумеется, он лично будет защищать себя, и будет очень плохо, если он, как и вчера, всех увлечет своей речью…

— Очень плохо? Что это значит, папа?

— То, что Раймара приговорят к ничтожному штрафу, а не то так и вовсе оправдают. Это будет признанием его победы, а вместе с тем и обвинительным приговором Рональду.

Эдита страшно побледнела, и ее губы судорожно сжались. Отец крепко сжал ее руку и дрогнувшим голосом продолжал:

— Бедное дитя, мои слова беспощадны, я знаю это, но предпочитаю не играть в жмурки. Ты должна быть готова ко всему.

— Я уже давно готова. Рональд всем своим поведением выдает себя, как бы говоря, что в этом деле для него заключается гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?». Во всяком случае, это не повлияет на нашу помолвку.

— Да ведь помолвка не равносильна браку! — многозначительно и медленно проговорил Марлов, — и если бы ты серьезно пожелала…

— Нет, я не желаю! — вырывая руку, нетерпеливо воскликнула Эдита.

— Ты любишь Рональда?

— Тебе следовало спросить меня об этом тогда, когда ты передавал мне его предложение. Ты упустил тогда это из виду, ну так теперь избавь меня от ответа!

Марлов тяжело вздохнул и сказал:

— Теперь мы ничего не можем решить, пока не окончится процесс… Вильма уже приехала?

— Вчера вечером; сегодня утром я получила от нее несколько строк и заеду к ней потом. Ты ведь знаешь, почему она не пожелала быть нашей гостьей?

— Уж не потому ли, что ее жених — ближайший друг Раймара? — банкир пожал плечами. — Совершенно излишняя осторожность. Вильма с нашего согласия посвятила его в это, но никто больше не знает нашей тайны. Майор мог спокойно расположиться у нас.

— Но Феликс узнал бы об этом и очень рассердился бы.

— Кому какое дело, что я принимаю у себя жениха моей племянницы? — резко возразил Марлов. — К тому же майор Гартмут в высшей степени симпатичен, и Вильма не могла сделать лучшего выбора. Я не обращаю внимания на то, доволен ли Рональд или нет, и очень рад его посещениям.

Действительно, Марлов ежедневно принимал у себя близкого друга Раймара, как будто нарочно подготовляя благоприятную почву для бурной сцены с будущим зятем. Ведь это явилось бы весьма удобным предлогом для разрыва, желаемого им теперь, во что бы то ни стало. Он твердо решил, что брак его дочери не должен состояться, и исполнение этого решения являлось теперь лишь вопросом времени. После сегодняшнего разговора с Эдитой он надеялся, что его «благоразумная дочь» также согласится с его решением.

Вильма Мейендорф приехала в Берлин вместе с дочерью. Через полтора месяца должно было состояться ее бракосочетание с майором, и это обстоятельство, равно как и переселение на новое местожительство, было связано с целым рядом покупок и приготовлений. Майор Гартмут, разумеется, хотел присутствовать на процессе, в котором его друг играл главную роль, и уговорил невесту избрать для своей поездки именно это время. К тому же со дня помолвки они ни разу не виделись, да и теперь ему был дан отпуск всего на несколько дней.

Эрнст Раймар, собиравшийся лично защищаться на суде, уже недели две находился в Берлине. С ним приехал и старый нотариус Трейман. В качестве добровольного корреспондента гейльсбергской газеты он посылал восторженные статьи о ходе процесса. Каждое утро за кофе гейльсбергцы читали газету, в которой черным по белому было напечатано, что «их нотариус» стал в Берлине знаменитостью.

Вильма под благовидным предлогом отказалась остановиться у своих родственников и поселилась в гостинице, майор же воспользовался гостеприимством друга. Проведя целое утро до самого обеда у своей невесты, он вернулся домой и застал там Треймана. Последний почувствовал настоятельную необходимость снова высказаться и, поскорее завладев вниманием майора, начал разбирать вчерашнюю речь племянника, притом с таким жаром и такими подробностями, что Гартмуту стало, наконец, невмоготу.

— Ну да, — прервал он словоохотливого собеседника, — это был большой успех, но ведь это только, в сущности, небольшая стычка, настоящее же сражение разыграется лишь на будущей неделе. В понедельник начинается разбор дела. Вы уже запаслись местечком на трибунах? Несомненно, можно ожидать большого наплыва публики.

— На трибунах? — презрительно произнес Трейман. — Там место вам, господин майор, а мое… на скамьях для прессы.

— Неужели там предоставили место для гейльсбергской газеты? — воскликнул озадаченный майор. — Ведь в этом, как я слышал, получили отказ даже многие корреспонденты больших газет.

— Мне тоже стоило немалого труда добиться этого, — не без чувства гордости заявил старый нотариус. — Меня встретили здесь не очень-то ласково, а один субъект даже довольно грубо спросил: «Гейльсберг? Что это за штука?» Но я не остался в долгу и ответил: «Господа! Гейльсберг — исторический город. Гейльсберг — родина и местожительство известного Эрнста Раймара, имя которого, быть может, знакомо и вам, а я — его дядя? Надеюсь, что вы окажете уважение моему племяннику и дадите место органу печати его родного города, представителем которого является один из его близких родственников».

— Великолепная речь! — воскликнул майор, — но относительно «родного города» я не согласен, ведь Эрнст — берлинец. Впрочем, это неважно, раз цель достигнута.

— Конечно! — торжественно заявил старик. — Со мной сразу заговорили вежливее, дали желаемое место и тут же интервьюировали.

Гартмут недовольно покачал головой.

— Вы, кажется, всем и каждому позволяете интервьюировать себя. Ведь вы знаете, что Эрнст этого не любит; он сам крайне сдержан, а вы отвечаете на вопросы первого встречного.

— Первого встречного! — иронически произнес Трейман. — Ого! Это был ни более, ни менее как корреспондент «Таймса».

— Но ведь он мог обратиться лично к Эрнсту.

— Он попробовал сделать это, но Эрнст, по обыкновению, был совершенно недоступен. Услышав в канцелярии суда мои переговоры о предоставлении места, этот господин тотчас же представился мне в качестве корреспондента всемирной газеты и очень вежливо попросил высказать некоторые личные взгляды, которые он намерен приобщить к своей статье. «С удовольствием, уважаемый коллега, — ответил