длительный переезд. Пусть обращается к Богу и просит его о прощении. Но боюсь, он не услышит ее, так же как не услышал многих из нас. — С этими словами он пошел в свою комнату и закрыл за собою дверь.

Элизабет Бредфорд схватилась за перила, чтобы не упасть, ее плечи содрогались от рыданий. Я невольно шагнула к ней, и, несмотря на нашу взаимную неприязнь, она, как ребенок, бросилась в мои объятия.

Я осторожно повела ее в кухню и, усадив на скамью, предложила ей стакан воды. Она мигом осушила его.

— Я сказала, что наша семья вернулась, но на самом деле вернулись только мы с матерью и наши слуги. Отец порвал с ней всяческие отношения, когда стало известно, что у нее за «болезнь». У нее вовсе не опухоль. Но в ее возрасте от этого можно умереть. А отцу наплевать. Он говорит ужасные вещи… Он назвал ее шлюхой…

Тут она замолчала, поняв, что сказала больше, чем следовало. Резко встав со скамьи, она распрямила плечи и отдала мне стакан, конечно и не подумав сказать спасибо.

— Я сама дойду, — бросила она, я не стала ее провожать.

А потом я задумалась над поразившими меня словами мистера Момпелльона. Я потихоньку поднялась по лестнице и постучала в его дверь. Он не ответил, и я просто зашла в комнату. Он сидел, уронив голову на руки. Нераскрытая Библия лежала рядом с ним на столе. Я вдруг вспомнила, как Элинор читала ему псалмы своим нежным голосом. Не спрашивая его разрешения, я взяла Библию и раскрыла ее на псалме Давида, который знала наизусть:

— Ну что ж, Анна, читаешь ты хорошо, — сказал он, поднявшись со стула и взяв Библию из моих рук. — Видно, моя Элинор была неплохой учительницей. Но почему ты не выбрала эти слова? — спросил он и прочитал мне вслух:

Он долго, не отрываясь смотрел на меня. А потом медленно, разжал пальцы и выпустил Библию. Я подскочила, чтобы поймать ее, но он схватил меня за руку, и толстый том с глухим звуком упал на пол. Мы стояли лицом к лицу, и он все сильнее сжимал мою руку.

— Мистер Момпелльон, — подала я голос, стараясь сдержать дрожь.

Он отдернул руку, точно обжегшись. От пальцев его на коже остался след. Я почувствовала, что вот- вот расплачусь, и вышла из комнаты, не спросив на то его разрешения.

Зима в год после гибели Сэма была самой тяжелой зимой в моей жизни. Вот почему, когда Джордж Виккарз постучал весной в мою дверь и попросил позволения снять комнату, я подумала, что сам Бог послал его в наш дом. Некоторые говорили после, что это был не Бог, а дьявол.

Мой сын Джеми прибежал, спотыкаясь и путая слова от возбуждения:

— Там дядя, мама! Дядя у двери.

Когда я вышла к нему, Джордж Виккарз тут же снял шляпу и, разговаривая со мной, в знак уважения не поднимал на меня глаз.

— Хозяйка, мне сказали в доме пастора, что у вас можно снять комнату.

Джордж Виккарз рассказал мне, что он портной и переезжает с места на место в поисках заказов. Судя по его простой, но прекрасно сидевшей на нем одежде, он был искусным портным. Он только что получил работу у моего соседа, Александера Хэдфилда. И хотя он проделал долгий путь из Кентербери, выглядел он очень аккуратно, да и вообще производил впечатление скромного, спокойного молодого человека. А когда он сказал, что будет платить мне шесть пенсов в неделю за комнату на чердаке, у меня никаких сомнений не осталось. За такие деньги я согласилась бы ее сдать, будь он даже грязным, как свинья, пьяницей. Мне было очень трудно обходиться без денег, которые приносил раньше в дом Сэм. Я все еще кормила грудью своего младшего сына, Тома, а овцы мои большого дохода не давали. Правда, немного денег я получала за работу у пастора да изредка прислуживала в поместье Бредфордов. Эти шесть пенсов были бы для нас большим подспорьем. Однако к концу недели я готова была сама приплачивать Джорджу: он принес в наш дом смех.

Пока я работала, за детьми присматривала молоденькая девушка, Джейн Мартин. Она хорошо за ними ухаживала, но, будучи истинной пуританкой, считала смех греховным. Джеми не нравилась ее строгость, он так радовался, когда я возвращалась домой, — несся к двери со всех ног и приникал ко мне, обнимая меня за колени. Но в тот день, когда мистер Виккарз поселился у нас, Джеми не выбежал мне навстречу. Я услышала, как он заливается счастливым смехом, и, помню, еще подумала: что это нашло на Джейн, что она решила с ним поиграть? А войдя в дом, я увидела, что Джейн, поджав губы, мешает на кухне суп, а мистер Виккарз ползает по комнате на четвереньках с моим сынишкой на спине.

— Джеми! Слезь сейчас же с бедного мистера Виккарза! — воскликнула я.

Мистер Виккарз откинул назад свои светлые волосы:

— Я его конь, миссис Фрит. Джеми — прекрасный наездник и очень редко бьет меня хлыстом.

На следующий день я вернулась с работы и увидела, что они развешивают на стульях мешки из-под овса, сооружая для себя домик. Я стала благодарить мистера Виккарза за его доброту, но он только отмахнулся:

— Он чудный ребенок. Его отец, должно быть, им очень гордился.

В соседних деревнях не было в то время своего портного, так что у мистера Хэдфилда оказалось достаточно работы и для его нового помощника. Мистер Виккарз усаживался у камина и шил до позднего вечера. Иногда я брала рукоделье и составляла ему компанию. А он в благодарность рассказывал мне о тех местах, где ему довелось побывать. Мистер Виккарз прекрасно знал Лондон и Йорк, Плимут и Кентербери. Мне очень нравилось слушать его рассказы.

С Сэмом у нас таких вечеров не было. Муж был очень доволен, когда, страшно усталый после работы в шахте, сидел и слушал мою болтовню о том, что случилось за день. Сэм проводил большую часть времени в темноте, под землей. Он знал, как расколоть известняк при помощи воды и огня, знал, сколько стоит мера руды. А что касается любви, он знал, что любит меня, особенно после того, как я родила ему сыновей. Вся его жизнь была ограничена этим.

А мистера Виккарза, казалось, ничто не ограничивало. Вместе с ним в наш дом ворвался огромный мир. В детстве родители послали его учиться на портного в Плимут. В этом портовом городе он встречал торговцев шелком, которые изъездили весь Восток, подружился с мастерами по кружеву — голландцами. По окончании учебы он отправился в Лондон, так как с восшествием на престол короля Карла Второго там оживились ремесла и торговля. У него было много заказов — он шил ливреи для придворных. Но он устал от большого города.

— В Лондоне хорошо быть молодым и очень богатым, — сказал он. — Остальным туго приходится.

Я улыбнулась и заметила, что ему ведь еще нет и двадцати пяти, так что мне кажется, что он вполне мог бы выдержать ночные посиделки в пивных.

— Может быть, это и так, — ответил он, — но мне надоело постоянно видеть из своего окна черную от копоти стену соседнего дома и слышать только шум проезжающих по улице карет. Я страшно соскучился по природе и чистому воздуху.