Они сказали, что лучший способ дрессировки блох — это кормить их по специальной системе. Обязательно давать еду в строго определенное время.
Они говорили о том, как построят маленькие блошиные тележки, столики для бильярда и велосипеды.
Билеты на свои блошиные представления они будут продавать по пятьдесят центов. Цирк определенно ждет большое будущее. Может даже не хуже, чем шоу Эда Салливана[10]
Естественно, блох у них пока не было, но этих тварей легко наловить в шерсти белого кота.
Потом они решили, что у сиамских котов блохи должны быть умнее, чем у обыкновенных уличных. Вполне разумное предположение: блохи, пьющие интеллигентную кровь, сами обретают интеллигентность.
Тема иссякла, мы сходили за пятой бутылкой портвейна, потом вернулись к деревьям и Бенджамину Франклину.
Близился закат, в полном соответствии с законами вечности земля остывала, и с Монтгомери–стрит, словно стая пингвинов, возвращались офисные девушки. Они бросали на нас мимолетные взгляды и ставили отметку: пьяницы.
Художники заговорили о том, что неплохо бы отправиться на зиму в психушку. Они сказали, что там тепло, телевизоры, чистые простыни, мягкие кровати, соус для гамбургеров с картофельным пюре, раз в неделю танцы с поварихами, сухая одежда, безопасные бритвы и симпатичные сестрички– практикантки.
Да–да, психушку определенно ждет большое будущее. Зиму, проведенную в ней, ни в коем случае нельзя считать потерянным временем.
РУЧЕЙ ТОМА МАРТИНА
Однажды утром я шел из Стилхеда вдоль реки Кламат — большой, мрачной и тупой, как динозавр. Ручей Тома Мартина — холодный чистый проток — вытекает из каньона, и впадает сначала в кулверт под автотрассой, потом в Кламат.
В небольшую запруду, образовавшуюся там, где ручей вытекает из кулверта, я забросил поплавок и подсек девятидюймовую форель. Очень красивая рыба сорвалась с крючка над самой водой.
Ручей тек по дну непролазного каньона, заросшего ядовитым сумахом, но я все равно решил подняться по течению — мне очень нравился вид и звук этого ручья.
Имя тоже.
Ручей Тома Мартина.
Хорошо называть ручьи в честь людей, а потом брести по берегу, разглядывая все, что они знают, умеют и на что претендуют.
Но этот ручей оказался настоящим сучьим сыном. Я получил по полной программе: колючки, заросли сумаха, ни единой заводи, чтобы забросить удочку, а каньон местами становился настолько узким, что ручей превращался в струю из водопроводного крана. Доходило до того, что я зависал на месте, не зная, куда поставить ногу.
Нужно быть сантехником, чтобы ловить рыбу в этом ручье.
После той первой форели я остался в одиночестве. Но тогда я этого не знал.
РЫБАЛКА НА КРАЮ
Два кладбища лежали бок о бок по сторонам двух небольших холмов, между ними тек Кладбищенский ручей — медленный, торжественный, как похоронная процессия в жаркий день, с отличной форелью.
Смерть не возражала, чтобы я ловил в ручье рыбу.
На одном кладбище росли деревья, политая из ручья трава весь год сохраняла зелень и свежесть Питера Пэна[11] у могил высились мраморные надгробия, памятники и склепы.
Другое кладбище предназначалось для бедных: деревья на нем не росли, а трава за лето становилась бурой, как спущенные автомобильные шины, и тихо ждала, когда поздней осенью появится наконец механик–дождь.
Мертвым беднякам не ставили роскошных памятников. Надгробиями им служили деревянные таблички, похожие на горбушки черствого хлеба.
На некоторых могилах стояли стеклянные и консервные банки с полевыми цветами:
Пройдет время, и, подобно сонному повару привокзального буфета, разбивающему яйца о край сковородки, непогода позаботится об их деревянных именах. Между тем, богатые имена надолго останутся в мраморе, как надписи на бутылках с дорогим коньяком, или, словно кони, унесутся причудливой дорогой прямиком на небо.
