в буфетную. Там на лавке в беспамятстве лежал старый камердинер Никифор. Алексей Петрович подумал было, что он пьян, но как только поднес свечу, увидел, что лицо и голова Никифора в крови, а рука висит плетью.

— Кто? — Бестужев повернулся к жене и по глазам ее увидел, что мог бы и не спрашивать, и так все ясно.

— Антоша вернулся. — Анна Федоровна сложила трясущиеся пальцы щепоткой и закрыла рот, словно затыкая его, запрещая говорить дальше.

— А Никифор его не пускал?

Жена кивнула.

— Где этот мерзавец? — негромко и спокойно спросил Алексей Петрович. — Ушел?

— У себя, — выдохнула супруга и, предвидя тяжелую сцену, запричитала на высокой ноте, вздела руки: — Не ходите, Христом Богом молю. Не ходите! Не в себе он. — Она вдруг повалилась на пол, обнимая ноги мужа.

Алексей Петрович не терпел подобных причитаний, считая их чистым притворством. Супруга его, немка, ненавидела все русское, но в критические минуты вела себя как баба-распустеха. Так, казалось ей, она скорее доберется до нутра мужа. Впрочем, на этот раз она была вполне искренна, видно, сильно испугал ее сынок, маменькин баловень.

Бестужеву вдруг стало жалко жену, он даже погладил ее по голове, утер тыльной стороной ладони мокрый лоб, а потом сказал жестко:

— За мной не ходи!

Комнаты, которые когда-то назывались детскими, уже много лет пустовали, но изредка в них наведывался граф Антон. Кажется, нет большей радости для родителя, чем лицезреть в своем дому дитятю. Но сын никогда не приходил трезвым, всегда устраивал непотребные сцены. И всегда мать его покрывала. А сейчас вообще особый случай.

Алексей Петрович пинком открыл дверь. Кроме зажженной лампады, никакого света в комнате не было. Сын сидел в кресле, не сидел — лежал, широко раскинув ноги. Завидя отца, он не встал, не поздоровался, только мрачно, тяжело уставился на родителя.

— Я тебе что говорил? — делая ударение на каждом слове, произнес Алексей Петрович. — Ты где должен находиться? Почему съехал с Воробьиной мызы? — Голос его неожиданно рванулся вверх и замер на неловко скулящей ноте.

Мызой называл Бестужев свое загородное имение подле села Воробьево, куда он выпроводил сына после постыдной дуэли. Наказ был — в столицу ни ногой! И вдруг явился.

Граф Антон не отвечал, продолжая также напряженно смотреть на отца. Взгляд его можно было бы назвать бессмысленным, если бы не выражение лютой злобы. «Да слышит ли он меня?» — подумал Бестужев.

— Авдотья где? Слышишь, про жену спрашиваю! Опять на тебя, бесово ребро, государыне жаловаться побежит!

— Я желаю жить здесь… в родительском дому, — тяжело ворочая языком, но внятно произнес граф Антон и мотнул подбородком, стараясь скрыть икоту.

Неожиданно для себя Алексей Петрович чихнул да не один раз, а четыре кряду. Проклятая простуда, и ведь платка с собой нет, манжетой приходится утираться.

В комнату тут же влетела жена, вложила в руки мужа утиральник. Только здесь Алексей Петрович увидел, что, кроме сына, в комнате находится еще один человек — молодой офицер, весь какой-то черный. На нем был плащ до пят, темный парик нечесан, букли на висках топорщились по-мужичьи. Он неловко отклеился от стены и лихо, со щелканьем каблуков и бодливым жестом головы представился:

— Бурин Яков.

— А это Яков Пахомыч, друг наш, — затараторила Анна Федоровна. — Он Антошеньку и привез. Дозвольте, Алексей Петрович, господам в доме переночевать.

Бестужев звонко высморкался и вышел из комнаты, шаркая ногами, поднялся на второй этаж. Коль промолчал, значит разрешил, видно, так и поняли его уход — загалдели, затрещали голосами.

Он сел к столу. Вот они… депеши, а ведь как хорошо работал! Каждое лыко в строку, а сейчас мозги словно заклинило. На чем он остановился? Чтоб окончательно сокрушить Лестока, надобен хороший заговор. А где он его возьмет?

Про заговор забудь, заговор в один день не сочинишь. А вот наблюдение за домом Лестока осуществить не помешает. Про рыцаря мальтийского никому ни слова. В разговоре с государыней намекнем, что к врагам нашим попали зело важные сведения. Откуда? От некоторых лиц, коих в шифровальных депешах не по именам, а по шпионским кличкам поминают. И эти самые Важный и Смелый рвутся к власти, используя иностранную креатуру в своих целях, и подрывают этим престиж отечества нашего. Коротко и ясно: Лестока и Воронцова — пресечь!

«Помочь ему может только Лесток». Такую фразу обронила великая княгиня, разговаривая с Софьей, и чем больше думал Саша над этой фразой, тем меньше она ему нравилась.

Да назови она кого угодно, хоть Бестужева, хоть саму государыню, хоть Господа Бога! В последнем случае он понял бы, что надо действовать, рассчитывая только на себя. Впрочем, до Бестужева так же далеко, как до Всевышнего. Давно ли он стоял в кабинете тогда еще вице-канцлера Бестужева, и не жалким просителем, а помощником, оказавшим неоценимую услугу. Бестужев был щедр. Кто, как не он, сделал Сашу гвардейцем, и хоть не напрямую, косвенно, но помог получить руку Анастасии.

Бестужев расплатился сполна и точно дал понять — скандальной истории с его похищенным архивом не было, и горе тому, кто об этом вспомнит!

За все четыре года Сашиной службы у генерала Чернышевского Алексей Петрович даже намеком (а случалось бывать в общих гостиных) не дал понять, что когда-то, пусть на миг, их судьбы сплелись в тугой узелок. К Бестужеву можно будет обратиться только в крайнем случае, а пока, похоже, этот «крайний» еще не наступил. «Произошла ошибка», — сказала великая княгиня. А какая ошибка? Было любовное свидание. Если их застали вместе, то Никите грозит ссылка, а пока, естественно, арест. Но это недоразумение можно решить росчерком пера.

В рассуждениях Саши было множество натяжек, но он и себе не хотел напоминать, что хоть и был когда-то Лесток во вражьем стане и по его вине Анна Гавриловна Бестужева отбывает ссылку в Якутске, но вести с ним разговор о Никите Оленеве куда легче, чем с Бестужевым. Лесток весел, неизменно благодушен и весьма вежливо раскланивается с Сашей при случайных встречах. «Ах, мой юный друг. Политика — жестокая игра, а человеческие отношения — совсем другое. Поверьте, я всегда относился к вам с симпатией».

Но предстоящий разговор — именно политика, а в этих вопросах Лесток умен, хитер, коварен — вот обратная сторона его улыбок. Но и к нему можно подобрать ключик, он ведь и доверчивым бывает, славный лейб-медик. Он, словно престарелая кокетка, уверен в своем обаянии. А такой скажи только, что сегодня она «чудо, как хороша», и разговор сразу пойдет в нужном тебе направлении.

Направление выберем, чтоб путь к цели был наикратчайшим, никаких окольных путей: «Сударь, я пришел к вам просить о милосердии! Только вам под силу… Дальше та-та-та… великая княгиня и прочее…» А если он удивится и сделает вид, что ничего не понимает? Лесток ведь всегда хитрит, даже если в этом нет необходимости. Он и завтракает, наверное, с хитрой улыбочкой: вот обману сейчас жаркое… вот одурачу каплуна…

Еще утром Белов договорился об аудиенции с Шавюзо, а вечером он уже сидел в жестком кресле китайской гостиной и смотрел на загадочные древние пейзажи, где иероглифы были выписаны не менее тщательно, чем леса и горы, на лакированные тарелочки с аистами и невесомые, почти прозрачные чашки. Лесток изволил опаздывать… Может, он вообще в отсутствии и Шавюзо своей властью решил задержать его до прихода хозяина. Шавюзо, как хорошая гончая, нюхом чует, что может быть небезынтересно