воздушная, легкая, горько-сладкая — наполнена обжигающей чувственностью. Где-то на середине песни за сценой включаются вентиляторы, и его черный плащ развевается, так что зрители видят кроваво-алый подбой.

Музыка медленная, переливчатая. Сжатая пружина. Кошка, готовящаяся к прыжку. Временами, когда он дает себе волю и впивает энергию зала, он обращается черным котом, который расхаживает взад-вперед по клавишам, и зрители замирают, ошеломленные превращением — магией мастеров сценических спецэффектов. )

Постепенно музыка ускоряется, ритм становится рваным, нарочито сбивчивым. На заднем плане включается голографическое шоу. Теперь Тимми как бы внутри видеоигры, составленной по его песням. Мчится на поезде внутри запутанного лабиринта, выпевает слова второй песни, и в его голос едва уловимо вплетаются нотки кошачьего мява:

Приходи ко мне в гроб

Я не люблю спать один

и двадцать призрачных образов Тимми на двадцати призрачных поездах сходятся на узловом пересечении видеорельсов в небе над сценой, и Тимми стремительно мчится к земле на «русских горках» зрительских мыслей, и шорох прибоя сливается с визгом гитарных запилов, барабаны гремят как набат, ветер с моря соперничаете искусственным ветром — кому раздувать черный плащ Тимми, — и плащ развевается на ветру, хлопает у него за спиной наподобие расправленных крыльев; единственный прожектор направлен на Тимми, он один в круге света, певцы на подпевке имитируют вой волков и рев ветра, а Тимми танцует — крошечная фигурка посреди беснующейся бури, изящное и безмятежное существо в урагане света.

Песня кончается, растворяется в гуле толпы, и мальчик-вампир замечает, что Брайен Дзоттоли подобрался почти к самой сцене. В одной руке он держит заостренную рукоятку метлы, второй рукой шарит в сумке.

Легкое прикосновение страха — дразнящее. Страх… Но не перед этим безумцем. Это чувство древнее; от него веет холодом вечности, как будто тысячи душ были принесены в жертву, чтобы скрепить его смерть… в последний раз он чувствовал что-то подобное в те времена, когда еще боялся солнца, крестов, чеснока, аконита и серебра.

Он продолжает петь. Одна песня плавно переходит в другую. Волшебством географии черное море раскрашено алым. Он поет темную песню, перегруженную образами насилия, под аккомпанемент нервных ударных, неритмичных гитар и завывания ненастроенной электрической скрипки. У этой песни нет никакой мелодии, Это смесь полузнакомых фрагментов — беспокойная, режущая по нервам. Он чувствует возбуждение зала, скрытый страх. Они не знают, как просто ими управлять. В гуле толпы явственно проступает тревога. Как волнение на море, хотя шторм еще далеко.

А теперь начинается сцена с комнатой зеркал, о которой фанаты говорили все лето. Кривые зеркала вырастают из сцены, окружая Тимми со всех сторон. Он уже не поет. Начинается инструментальная импровизация. Ударник, больше не связанный монотонным ритмом, дает себе волю и отрывается по полной программе. Тимми скользит от зеркала к зеркалу. Зрители замирают, в который раз пораженные мастерскими спецэффектами, потому что Тимми не отражается ни в одном из зеркал. Там отражаются только лица, вырванные из толпы — смазанные, искаженные, подсвеченные ярким светом. Тимми проходит по краю сцены, медленно и величаво, как актер театра кабуки. Черный плащ развевается за спиной. Зрители тянут руки. Ему в ноздри бьет запах пота, исходящий от разгоряченной толпы, но он бледнеет перед пьянящим запахом крови, адреналина и половых гормонов. Он идет медленно, как будто даже плывет над сценой.

Внезапно Брайен Дзоттоли запрыгивает на сцену с колом в одной руке и молотком в другой. Двое охранников тут же хватают его и собираются повалить на пол, но Тимми лишь улыбается, и его отпускают.

Толпа встрепенулась в предчувствии нового зрелища. Тимми смотрит в глаза Брайену и говорит:

— Ты — не тот, кто меня убьет. Уходи, дурачок.

Его слышит только Брайен.

Он достает из кармана распятие и приближается к Тимми, держа его перед собой. Зрители в потрясении затихают, но потом начинают смеяться. Они, наверное, рассудили, что это тоже часть представления. Тимми чувствует отчаяние Брайена, но он его не боится. Он начинает новую песню, и Брайен бросается на него с колом — совершенно нелепый персонаж, такой неловкий и неуклюжий по сравнению с кошачьей грацией Тимми.

Брайен заносит кол, но Тимми взмахивает плащом, как матадор, и исчезает… и появляется на другом конце сцены.

Тимми прет, с легкостью ускользая от полоумного мужика с заостренной деревянной палкой и крокетным молотком.

И вот теперь все эффекты комнаты смеха проявляются уже всерьез. Гробы и рояли раскрываются, и оттуда встают жуткие монстры, вампиры и призраки. Какофония зловещего смеха, воплей и шепотов заглушает музыку. В небе над сценой продолжается действо вампирской видеоигры. Чудо лазерной голографии: дюжина Тимми Валентайнов и Ван Хельсингов гоняются друг за другом по лабиринту железнодорожных путей и развязок.

Тимми поет «Вампирский Узел». Толпа подпевает, истошно выкрикивая слова, так что голоса самого Тимми почти неслышно.

И вот тогда страх становится по-настоящему осязаемым.

Где-то за сценой раздается звук выстрела. Толпа заходится истерическим смехом. Тимми удивленно оглядывается. Он действительно встревожен. Но зрители думают, будто он притворяется, и продолжают смеяться. Он продолжает петь, но теперь его голос заряжен ужасом. Зрителям это нравится. Они думают, что это притворный ужас. Новый мастерский трюк. Он делает знак музыкантам, которые сейчас скрыты за рядом кривых зеркал, и они выводят звук на полную мощность, так что динамики начинает фонить от искажений, и Тимми уже не поет, а надрывно выкрикивает слова песни, так что ее изысканная сюрреалистическая утонченность обращается первобытным ужасом. Подхватив его настроение, соло- гитарист начинает импровизировать нервную контрапунктную тему, ударник бешено колотит по барабанам, и все остальные тоже забросили свои партии и выдают исступленную полифонию.

Из-за кулис появляется причудливая процессия. Впереди выступает сухопарый старик — Стивен Майлс — в рясе и саккосе хориста. Он размахивает кадилом, от которого исходят «ароматы» самой преисподней: метан и сера, гниющая плоть и сухое дерьмо. Следом за ним — седая древняя старуха в инвалидной коляске в алом плаще и бумажной короне, усыпанной бумажными звездами, лунами и кабалистическими знаками. Рядом с ней, по обеим сторонам коляски, шествуют еще двое: дородный лысый азиат и высокий флегматичный старик с опухшим лицом. В руках они держат подносы, а на подносах лежат половинки какого-то непонятного божка.

Теперь страх бьет по Тимми с силой, накопленной за века. Он пытается не поддаваться панике, пытается петь дальше… толпа как будто взбесилась. Она неистово аплодирует и заходится криком, но все- таки не заглушает истерические ритмы музыки. Страх… страх. Синие молнии — изломы чистейшего света — бьют от одной половинки божка к другой. Трое стариков заводят речитатив, набор совершенно бессмысленных звуков. Старая женщина театрально вскидывает руки.

Теперь он видит, что следам за ними, спотыкаясь, идет Мисси Пальват. Простреленная рука вся в крови. Она отчаянно пытается удержать инвалидную коляску, а зрители — они просто в восторге от того, как стремительно развивается действие — заходятся смехом, бьются в экстазе, аплодируют, стонут, кричат… следом за Мисси крадется Китти. Она только что встала из гроба, она даже не сбросила саван. И Брайен бросается к ней и, размахивая распятием, оттесняет ее к ближайшему зеркалу, и вбивает ей в сердце кол, и она кричит — истошно, пронзительно, страшно, — и музыка становится громче, хотя, казалось бы, громче уже некуда. И зубцы синих молний притягивают половинки божка друг к другу, и вот он сливается воедино. Старуха поднимает над головой цельное божество, и Тимми уже ничего не видит — только губы старухи, скривившиеся в усмешке, когда изломленные молнии собираются в один мощный луч, и луч бьет в него…

Нужно остановить время! — думает он, и хватается за мгновение, и растягивает его, и выворачивает