— Я слышала, как ты плачешь, Тимми.

— Нет. — Но про себя он подумал, что это может быть правдой.

— И еще, Тимми… я тут увидела кое-что… неприятное.

— Что?

— Посмотри на экран. Вон там, где зрители. Там один человек… где-то в первых рядах. Весь такой напряженный, сосредоточенный. С черной сумкой в руках. Не узнаешь?

Она показывает на мониторы. На одном из экранов — нижний ярус сидений. Камера медленно передвигается от лица к лицу: молоденькие девчонки усердно жуют жвачку, парень с ярко-малиновым панковским гребнем, еще один парень в футболке с портретом Тимми Валентайна, две девочки увлеченно болтают друг с другом, еще одна девочка — погружена в себя, глаза закрыты, держится за руку какого-то бородатого мужика…

— Следующий ряд, выше, — говорит Китти. — Вот как раз камера поднимается…

Тимми узнал его сразу. Когда они виделись в последний раз, этот человек вбивал эрзац-кол в сердце молоденькой девушки…

— Брайен Дзоттоли, — шепчет он.

— Зря ты мне не позволил его убить! — говорит Китти. Его задевает ее презрение. Но он вдруг понимает — и сам удивляется этому, — что он больше ей не сочувствует. Теперь он равнодушен. Наверное, он действительно изменился.

Еще одно чувство… настолько забытое и далекое, что он даже не сразу соображает, что это такое. Страх. И вовсе не потому, что здесь Брайен. Он знает, что привело его сюда. Любовь и темная сторона любви — месть. Он знает, как с ними справляться. Он не боится любви и мести. И он не боится толпы — зверя с тысячами голов, которого он приручит своей музыкой. Но здесь есть что-то еще… что-то…

Он обводит взглядом мониторы. Ага, вот и «Стервятники»… уже одеваются в свои замысловатые костюмы, напичканные электроникой. Один из них кто-то бурчит по поводу отрубившейся микросхемы… на другом мониторе Мелисса Пальват с кем-то увлеченно беседует… с кем? Лица этих людей ему смутно знакомы, но он не может понять, откуда… Их трое. Сидят на диванчике. В центре — старуха, вылитая ведьма. Справа — толстый лысый старик азиатского вида. Слева — еще старик, сухопарый и мрачный… Все трое такие старые, что кажутся совершенно бесполыми существами… кто такие? Откуда он может их знать?

Камера чуть сдвигается. Там есть еще один человек. Тоже достаточно старый, но все-таки не такой древний, как остальные. Вполне даже бодрый. Тимми видит его лишь со спины, но он все равно кажется очень знакомым.

В мыслях Тимми звучит отрывок из моцартовской «Волшебной флейты»… калейдоскоп образов, витражные стекла, испуганные глаза застывшего в страхе мальчишки, огонь, старый оперный театр…

— Что ты там увидел? — спрашивает Китти. И снова — страх. Его новизна возбуждает Тимми, как запах свежей крови.

— Ты их не узнаешь? — Он показывает на экран. Они долго смотрят туда. Наконец Тимми говорит: — Тебя проняло. Ты помнишь, кем ты была когда-то?

Она сердито трясет головой:

— Не хочу даже думать об этом.

Он говорит:

— Неужели ты не понимаешь, что это ты стала такой, как они. Ты, а не я. Ты убиваешь не для того, чтобы утолить голод. Это не жажда, а прихоть. Страсть, вожделение.

— И теперь я их выпью и отомщу за себя.

— Наши пути снова пересекаются на Вампирском Узле. Он отворачивается от экрана и смотрит на море. Поднялся ветер, и пальмы на берегу качаются: Так медленно и грустно… Китти ушла искать себе новую жертву. Она любит толпу — полную жизни, заряженную энергией, исходящую жизненной силой, которой ей так не хватает. У него есть еще час, чтобы побыть одному.

Он смотрит на океан. Двадцать лет назад они с Руди пересекли океан…

Теперь здесь музей. Он целый день бродит по залам, смотрит на выцветшие фотографии высохших трупов, на документы нацистских архивов, на всякие памятные вещи. Он провел здесь уже много часов, но так и не встретил того человека, которого ищет. Хотя тот, за кем он приехал, бывает здесь относительно часто. Это он уже выяснил.

Он ушел дальше, оставив Тауберг и тамошний оперный театр. Он нашел другой дом и другое имя. Потом — еще одно новое имя. И еще, и еще. Он вернулся в Польшу. На границе не было никаких проблем. Он прилетел в облике ворона, на крыльях ночи.

В музее огромные окна. Все комнаты залиты светом — словно вопреки мрачному и трагическому содержанию экспозиции. Исторические документы в рамках под стеклом и зернистые черно-белые фотографии, увеличенные до размера плакатов, излучают какое-то странное чувство покоя.

Наконец он видит того человека, которого ищет. Он стоит перед большой фотографией на полстены и напряженно ее рассматривает. Мальчик-вампир бесшумно встает у него за спиной и тоже смотрит на фотографию. Гора трупов. Ссохшиеся тела сплетены, словно фрагменты какой-то чудовищной головоломки. На заднем плане — изможденный мужчина в робе заключенного, с холщовым мешочком в одной руке и маленьким молоточком в другой, склонился над трупами…

— Та самая фотография, — шепчет Руди себе под нос. — Из-за которой меня повесили.

Мальчик-вампир тянет его за рукав. Руди оборачивается к нему. И вот что странно: он, похоже, вовсе не удивлен. Как будто он всегда знал, что когда-нибудь они встретятся вновь. Как будто все было предопределено. Может быть, Руди Лидик не раз представлял себе эту встречу. И даже мечтал, что когда- нибудь так все и будет. Может быть, он поэтому и приезжает сюда так часто — в место, где он пережил запредельную муку и боль.

— Эмилио, — шепчет Руди.

— Твоя рука…

— Уже давно не болит. И вполне сносно действует, хотя для какой-нибудь тонкой работы уже не годится.

— Когда-то я обещал, что буду твоей музыкой.

— Это было давно… а ты нисколечко не изменился… значит, все это правда. Ты бессмертный. Темный ангел из потустороннего мира. Я плохо помню, что было… иногда мне кажется, что мне это просто приснилось. Кто ты, Эмилио?

— Я теперь не Эмилио, — говорит мальчик, теребя рукав своей белой рубашки. — Я… Кржиштоф. Кржиштоф Лидик.

— Лидик?

— Я твой сын.

— Но… у меня уже почти все готово… все эмиграционные документы. Я уезжаю в Америку.

— Думаешь, я не знаю? — Они оба смотрят на фотографию. Кржиштоф едва различает себя на снимке. Видны только неясные очертания тела какого-то юного мальчика. Может быть, просто игра теней. Он говорит, пока еще не решаясь взглянуть Руди в глаза: — Я пришел забрать жизнь, которую ты мне должен.

— Будешь пить мою кровь? — Руди вовсе не удивлен. — Мне все равно. Мне уже все равно.

— Это неправда. Если тебе все равно, то зачем тебе ехать в Америку?

— У меня было предчувствие…

— У меня тоже. Поэтому я и стану твоим сыном, Руди. Но ненадолго. Потому что пройдет год-два, и люди начнут что-то

Подозревать. Я не расту, я не меняюсь внешне. Я уйду от тебя. Но вполне может статься, что ты опять мне понадобишься. Потому что ты знаешь; кто я на самом деле, и потому что мы связаны жизнью и смертью.

— Я весь в твоем распоряжении.

— Я верю, Руди.

— Пойдем ко мне. Надо подумать, какие тебе понадобятся документы.

— Да. — Сегодня он уже был у дома, где живет Руди, и ужаснулся на всю тамошнюю нищету и