На этот раз он не стал открывать дверь.

— И что мне делать? — выкрикнул он. — Господи, твою мать, ведь обвинят-то меня!

Соленая вода брызнула ему в лицо. Но откуда здесь взяться воде, ведь балконная дверь закрыта?! Он смотрел на нее и ему казалось, что ее тело мерцает и расплывается… Господи Иисусе, етить-колотить, он действительно видел акулу там, за окном… может, они уже под водой? Может, он тонет? Он отпрянул назад… и ступил на твердую землю.

— Ты умерла, — сказал он. — Но ты вернулась. И твоя смерть по-прежнему липнет к тебе. Вот ты тут стоишь, заключенная в оболочку своей собственной выдуманной реальности, и веришь, что ты вампирка и все это кино, но на самом деле тебя нет. Ты умерла, ты мертва…

— И эта женщина тоже, — сказала Лайза с той стороны стекла. — Мне очень жаль, дядя Брайен, не говори папе, пожалуйста, он меня изобьет и мне будет больно, я не хочу, чтобы было больно, пожалуйста, дядя Брайен, не выдавай мен'.

— Конечно, я ничего не скажу. Ты же моя племянница. Мы с тобой одной крови, Лайза. Я никому ничего не скажу.

— Да, а я помогу тебе. Я здесь все уберу. А ты уезжай, прямо сейчас. Я обещаю: утром здесь ничего не будет — ничего, что могло бы вызвать подозрения… я тебя защищу… только не говори папе, не говори ему… не надо, чтобы хоть кто-нибудь знал, что со мной происходит… пока я не выйду обратно из телевизора… пока я не стану богатой и знаменитой…

Брайен вдруг понял, что плачет. И сам поразился: он и не думал, что еще может плакать.

— Но ты должен мне пообещать, что возьмешь кол и убьешь меня по-настоящему, чтобы я не ходила так часто, каждую ночь, только ты поторопись, пока вампирка не выгнала прежнюю Лайзу уже насовсем, ты понимаешь, дядя Брайен? Ее еще не убили совсем, и ей страшно, ей страшно…

— Где мне тебя искать? — кричит Брайен.

— В замке у Валентайна…

— Где это, блин?

— Я люблю тебя, дядя Брайен…

Она исчезла с балкона. А буквально через секунду из темной ванной бесшумно выскользнула черная пантера, подошла к кровати и принялась слизывать кровь с простыней. Потом зверюга вцепилась зубами в запястье Риты, стащила тело с кровати и потащила его на балкон, а потом… Брайен смотрел, парализованный ужасом… существо в облике черной кошки и мертвое тело сделались полупрозрачными и начали растворятся в желтом свете фонарей. Брайен видел, как сквозь тело Лайзы просвечивает рябь на зеленой хлорированной воде, а потом от нее остался один туман, в котором Брайен различал две точки — горящие запавшие глаза… а потом — только ночь.

Брайен не стал дожидаться лифта. Он бегом спустился по лестнице, запрыгнул в машину и умчался на всех парах.

Сверни ей шею, девочка. И не копайся всю ночь, иначе она проснется к вечному холоду…

Но она же умрет и не сможет вернуться.

Ты глупая девочка! В этой новой жизни ты еще ребенок, ты совсем ничего не знаешь. Тебе нужно учиться, учиться. Возьмись за шею, вот так. Видишь, какая ты стала сильная. Теперь поворачивай и ломай. Позвоночник как ветка, для тебя все едино.

Так жжется… так жжется…

Холод?

Да.

Это вечность, девочка. Ее не надо бояться. Ею следует наслаждаться. Ты мертва навсегда, и холод — это единственное, что у тебя есть… кровь как будто согревает, но лишь на миг, и это лишь сон о тепле, которое стало воспоминанием, призрачной тенью жизни… когда-нибудь ты забудешь и то, почему тебя тянет пить кровь.

Мне страшно.

Я знаю. Мне жаль, что я сделал тебя такой. Но даже в мире живых ты жила в царстве снов и фантазий.

Я не нравлюсь себе такая!

Я знаю. Посмотри на себя. Эти раны… Ты сама их придумала, знаешь. Тебе нужен гроб? Я позабочусь, чтобы рядом с тобой не было никаких распятий…

Так жжется…

И святой воды тоже, наверное. Знаешь что — расскажи Марии, какие конкретные фильмы ужасов ты смотрела, чтобы она оградила тебя от всего, что по твоим представлениям тебе навредит. Мария, она все понимает… она будет тебе помогать.

Дядя Брайен…

Он человек, девочка. Не думай о нем, забудь. Это пройдет. Но нельзя убивать людей так жестоко лишь потому, что они спят с теми, кого ты любила в своей прежней жизни. Это все происходит от злобы и мстительности, а здесь так не делается, в этом доме. Ты поняла?

Да, Тимми.

Хорошо. Руди снимет с тебя мерку для гроба.

Стивен Майлс добрался до Тауберга ближе к ночи, когда уже было темно. Он выехал из Мюнхена сразу после репетиции Малера. Расстояние было совсем небольшим — меньше ста километров, — и если бы он всю дорогу ехал по автобану, то прибыл бы на место гораздо раньше. Но ему пришлось съехать с шоссе и тащиться по разбитым проселкам.

Он оставил машину в переулке, вымощенном булыжником, перешел через Регентропфштрассе и вышел на угол Вольфгассе — короткой и узкой улочки, где был оперный театр. За тридцать с лишним лет он совсем не изменился. Изящный барочный фасад, позолоченные колонны… правда, их позолота давно поблекла.

Стивен толкнул тяжелую дверь и вошел. Тихая музыка… что это? А-а, ну да. Одноактная опера Белы Бартока «Замок герцога Синяя Борода». Он сам дирижировал ее в Америке, где она шла на английском и на «родном» венгерском. Здесь ее делали на немецком. Он узнал голос еще до того, как увидел афишу в фойе:

Амелия Ротштейн. Да. Она осталась жить в родном городе, хотя и добилась некоторой известности. Каждое лето она пела в тауберг-ской опере. И в то лето она была здесь… совсем еще юная, роскошная, чувственная.

Зачем я вернулся? — задумался Стивен. Если на свете есть человек, который помнит про Конрада Штольца, то это она. А он не хотел вспоминать.

К нему подошел сморщенный старичок в вечернем костюме.

— Was machen Sie hier? Darf ich Ihnen htlfen? Стивен испуганно вздрогнул. Неужели даже капельдинеры остались прежними — спустя столько лет?!

— Вольфган! — воскликнул он. В зале шептались скрипки, а духовые выдували зловещую минорную тему в малой секунде [18] — тему крови, которая растекалась по замку герцога Синяя Борода, — а потом вступил голос. Голос Амелии-Юдифь, которая мягко упрашивала супруга дать ей ключи от потайных комнат замка, еще не ведая о чудесах и кошмарах, что таились за запертыми дверьми.

Стивен понизил голос, чтобы не мешать представлению.

— Вольфган, kennst du mich nicht? — спросил он на немецком, не то чтобы очень приличном, но все же вполне приемлемом, которому он научился, когда гастролировал по Европе.

Старик весь просиял:

— Herr Майлс! Herr Стивен Майлс! Вы пришли на спектакль? Конечно, я вас посажу. У нас совершенно случайно есть свободная ложа. Прошу вас…

Вольфган провел его какими-то своими тайными путями и посадил в ложу почти над сценой, откуда открывался хороший вид на оркестровую яму. Стивен огляделся по сторонам; театр практически не изменялся. Синий бархатный занавес все так же нуждался в починке, а громадная люстра все так же опасно раскачивалась под потолком, и там, кажется, не хватало нескольких лампочек. Только публика была