Он сразу увидел Руську Доронина, стоящего на черте прогулочного двора. Торжествующим блестящим взором Руська то посматривал на им подстроенную охоту, то окидывал дорожку на двор вольных и просвет на шоссе, где должна была вскоре сойти с автобуса Клара, приехав на вечернее дежурство.
– Ну?! – усмехнулся он Нержину и кивнул в сторону охоты. – А про Любимичева слышал?
Нержин остановился близ него и слегка приобнял.
– Качать тебя, качать! Но – боюсь за тебя.
– Хо! Я только разворачиваюсь, подожди, это цве-тики!
Нержин покрутил головой, усмехнулся, пошел дальше. Он встретил спешащего на обед сияющего Прянчикова, накричавшегося вдоволь своим тонким голосом вокруг стукачей.
– Ха-ха, парниша! – приветствовал тот. – Вы все представление пропустили! А где Лев?
– У него срочная работа. На перерыв не вышел.
– Что? Срочней Семерки? Ха-ха! Такой не бывает.
Убежал.
Ни с кем не смешиваясь, уйдя в разговор, прорезали свои круги большой Бобынин со стриженой головой, в любую погоду без шапки, и маленький Герасимович в нахлобученной замызганной кепочке, в коротеньком пальтишке с поднятым воротником. Кажется, Бобынин мог всего Герасимовича заглотнуть и поместить в себе.
Герасимович ежился от ветра, держал руки в боковых карманах – и, щуплый, походил на воробья.
На того из народной пословицы воробья, у которого сердце с кошку.
81
Бобынин отдельно крупно шагал по главному кругу прогулки, не замечая или не придавая значения кутерьме со стукачами, когда к нему наперехват, как быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошел маленький Герасимович.
– Александр Евдокимыч!
Вот так подходить и мешать на прогулке не считалось среди шарашечных очень вежливым.
К тому ж они друг друга и знали мало, почти никак.
Но Бобынин дал стоп:
– Слушаю вас.
– У меня к вам один научно-исследовательский вопрос.
– Пожалуйста.
И они пошли рядом, со средней скоростью.
Однако, полкруга Герасимович промолчал. И лишь тогда сформулировал:
– Вам не бывает стыдно?
Бобынин от удивления крутанул чугунцом головы, посмотрел на спутника (но они шли). Потом – вперед по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное здание.
Добрых три четверти круга он продумал и ответил:
– И даже как!
Четверть круга.
– А – зачем тогда?
Полкруга.
– Черт, все-таки жить хочется...
Четверть круга.
– ... Сам недоумеваю.
Еще четверть.
– ... Разные бывают минуты... Вчера я сказал министру, что у меня ничего не осталось. Но я соврал: а – здоровье? а – надежда? Вполне реальный первый кандидат... Выйти на волю не слишком старым и встретить именно ту женщину, которая... И дети... Да и потом это проклятое интересно, вот сейчас интересно... Я, конечно, презираю себя за это чувство... Разные минуты... Министр хотел на меня навалиться – я его отпер. А так, само по себе, втягиваешься... Стыдно, конечно...
Помолчали.
– Так не корите, что система плоха. Сами виноваты. Полный круг.
– Александр Евдокимыч! Ну а если бы за скорое освобождение вам предложили бы делать атомную бомбу?
– А вы? – с интересом быстро метнул взгляд Бобынин.
– Никогда.
– Уверены?
– Никогда.
Круг. Но какой-то другой.
– Так вот задумаешься иногда: что это за люди, которые делают им атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься – да такие же, наверно...
Может, еще на политучебу ходят...
– Ну уж!
– А почему нет?.. Для уверенности им это очень помогает.
Осьмушка.
– Я думаю так, – развивал малыш. – Ученый либо должен все знать о политике – и разведданные, и секретные замыслы, и даже быть уверенным, что возьмет политику в руки сам! – но это невозможно... Либо вообще о ней не судить, как о мути, как о черном ящике. А рассуждать чисто этически: могу ли я вот эти силы природы отдать в руки столь недостойных, даже ничтожных людей? А то делают по болоту один наивный шаг: «нам грозит Америка»... Это – детский ляпсус, а не рассуждение ученого.
– Но, – возразил великан, – а как будут рассуждать за океаном? А что там за американский президент?
– Не знаю, может быть – тоже. Может быть – никому... Мы, ученые, лишены собраться на всемирный форум и договориться. Но превосходство нашего интеллекта над всеми политиками мира дает возможность каждому и в тюремной одиночке найти правильное вполне общее решение и действовать по нему.
Круг.
– Да...
Круг.
– Да, может быть...
Четвертушка.
– Давайте завтра в обед продолжим этот коллоквиум. Вас... Илларион...?
– Павлович.
Еще незамкнутый круг, подкова.
– И особо – в применении к России. Мне сегодня рассказали о такой картине – «Русь уходящая». Вы ничего не слышали?
– Нет.
– Ну, да она еще не написана. И может быть совсем не так. Тут – название, идея. На Руси были консерваторы, реформаторы, государственные деятели – их нет. На Руси были священники, проповедники, самозванные домашние богословы, еретики, раскольники – их нет. На Руси были писатели, философы, историки, социологи, экономисты – их нет. Наконец, были революционеры, конспираторы, бомбометатели, бунтари – нет и их. Были мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой по пояс, крестьяне на тройках, лихие казаки, вольные бродяги – никого, никого их нет! Мохнатая черная лапа сгребла их всех за первую дюжину лет. Но один родник просочился черезо всю чуму – это мы, техно-элита. Инженеров и ученых, нас арестовывали и расстреливали все-таки меньше других. Потому что идеологию им накропают любые проходимцы, а физика подчиняется только голосу своего хозяина. Мы занимались природой, наши братья – обществом. И вот мы остались, а братьев наших нет. Кому ж наследовать неисполненный жребий гуманитарной элиты – не нам ли? Если мы не вмешаемся, то кто?.. И неужели не справимся? Не держа в руках, мы взвесили Сириус-Б и измерили перескоки электронов – неужели заплутаемся в обществе? Но что мы делаем? Мы на этих шарашках преподносим им реактивные двигатели! ракеты фау! секретную телефонию! и может быть атомную бомбу? – лишь бы только было нам хорошо? И интересно? Какая ж мы
