- Сожалею. - Ким подошел к Алу, положив ему руку на плечо.

- Надо поскорее туда попасть.

Юный Цунанори наконец поднялся с земли и, по-женски чуть виляя бедрами, направился к дерущейся кучке людей за спиной Ала и Кима.

- Кто напал на мой замок, Ким? Ты сказал, Хидэёри и... - Ал не отрываясь смотрел на поднимающийся над замком черный дым.

- И... - За спиной Ала раздался звук рассекаемого воздуха, он обернулся. - Ким все так же стоял рядом со своим другом, только на его шее появилась красная полоска, которая начала увеличиваться, губы шевельнулись, выпуская струйку крови. Застывшие глаза ?выражали крайнее удивление. Секунда, и голова Кима начала неестественно сползать набок, пока не рухнула на землю, покатившись прочь, тело тут же рухнуло, забившись запоздалой дрожью.

Ал поднял голову и увидел Цунанори с окровавленным мечом в руках. Юноша подмигнул Алу, и когда тот в ярости бросился на предателя с обнаженным мечом, вдруг упал замертво.

Ал был так удивлен произошедшим, что невольно застыл, наблюдая картину непонятной смерти своего самурая. Две пылающие мишени, загоревшиеся почти одновременно, приняли в себя души Юкки и Кима. И они понеслись вместе по коридорам времени и пространства обратно в деревеньку Миясу, где совсем недавно управляющий делами в деревне самурай Хёбу Мията и его юная наложница вдруг упали замертво, точно влюбленные, совершающие синдзю .

После смерти Кияма однорукий секретарь Такеси передал свои дела молодому секретарю Умино. Тем не менее пока он и не собирался переезжать из замка, находя все новые и новые причины оставаться близ семьи своего господина. В замке Такеси жалели, так как однорукий старик не имел собственной семьи, и, прикажи ему наследник Кияма покинуть привычные с детства стены, наверное, старый Такеси умер бы на месте.

Старику по-прежнему не отказывали в крове, он занимал крохотную комнатку во флигеле слуг. Его продолжали кормить, делая вид, что бывший помощник Кияма - очень важное лицо в замке.

Долгими вечерами Такеси сидел в саду или на кухне в компании слуг и рассказывал о своей жизни рядом с главой даймё-христиан. Так что казалось, что если при жизни господина старик отказался от себя, чтобы служить ему, то после смерти Кияма-сан он продолжает верно служить его памяти.

Все бумаги покойного даймё были тщательно разложены по соответствующим ящичкам, описаны и пронумерованы, все, кроме тех, что еще при жизни он отдал Алу. Каждый день Такеси отправлялся в самую сухую комнату замка, выделенную для библиотеки и архива Кияма, и скрупулезно перебирал листок за листком все, что когда-либо диктовал господин. Такеси рассчитывал отыскать между строчек казавшихся ему поначалу безобидными нравоучений, на которые был так падок покойный даймё, имена и приметы других засланных в Японию агентов ордена 'Змеи', но ничего не получалось.

Каждый день, выбираясь из архива Кияма с покрасневшими от чтения глазами, Такеси клял себя за то, что, выполнив свой долг и рассчитавшись с проклятым самозванцем, остался жить. Это было недопустимо, но где-то внутри все еще копошилось сомнение, Такеси понимал, что его миссия на этой земле еще не завершена, что что-то он упустил, что-то еще должен сделать. Впрочем, возможно, это ловушка, и на самом деле он должен был всего лишь принять мученическую смерть как наказание за убийство собственного сюзерена.

Так или иначе, Такеси пребывал в сомнениях. Прозрение наступило внезапно, когда он, прогуливаясь в окрестностях замка, решил посетить деревеньку Миясу, в которой водил давнюю дружбу со старостой.

Денек был на загляденье, из-за пушистых точно шапка снега на Фудзи облаков светило ласковое солнышко. Точнее, оно то выглядывало, то снова пряталось в своей мягкой перине, как играющий ребенок, весело щебетали птицы, в поле по колено в воде пропалывали рис крестьяне. Такеси думал об обеде у старосты, на который был приглашен, и от того на душе его сделалось радостно. Впрочем, не только обед привлекал отставного придворного, после того как он отомстил, исполнив свой долг, он понимал, что не сегодня завтра его попросят из замка. И тогда ему останется только пустой городской дом, в котором он и будет доживать остаток своих дней, слушая, как по улице туда-сюда снуют разносчики и торговцы зазывают в свои лавочки прохожих. Дом Такеси находился на оживленной улице как раз перед рынком.

Совсем другое дело поставить дом в деревне, каждый день покупать у рыбаков свежую рыбу и самому выращивать зелень. Да если даже и не выращивать, любой крестьянин с удовольствием продаст все что понравится господину, при этом это будет самый дешевый и одновременно с тем самый свежий товар. Ведь Такеси сможет брать его прямо с грядки.

Дорога в удобном открытом паланкине показалась Такеси приятной, к тому же носильщики были опытными и бежали в ногу, благодаря чему паланкин не сильно трясло.

Когда они подъезжали к деревне, весело залаяли собаки, и сразу же несколько ребятишек вылетели навстречу, чинно приветствуя высокого гостя, на паланкине которого красовались гербы клана Фудзимото.

Носильщики прекрасно знали дорогу к дому старосты, поэтому Такеси добрался туда без проблем. Староста вышел лично встречать гостя, первым делом сообщив, что самурай Хёбу Мията, отвечающий за порядок в деревне, к которому Такеси и должен был обратиться за разрешением поселиться в Миясу, как раз обедает у него.

Довольный таким счастливым стечением обстоятельств, Такеси поспешил в дом, рассчитывая в один день и получить разрешение, и договориться со старостой о начале строительства.

В комнате за накрытым столом сидел высокий молодой самурай с длинным лошадиным лицом и усами, подстриженными на китайский манер. Скорее всего, точно такие усы носили отец и дед управляющего деревней. Длинные, похожие на два мышиных хвостика усы долгое время составляли часть облика настоящего самурая. В былые времена самурай без усов не считался самураем вовсе, так как нос и усы под ним убитого самурая отправлялись в ставку врага как свидетельство о смерти героя и доблести того, кто его, собственно, и укокошил. В те дикие времена отчет перед своими командирами велся не головами, а именно носами, причем нос, под которым не было никаких волос, не засчитывался, так как мог прежде принадлежать женщине. А в чем доблесть войти в деревню, перебить там беззащитных крестьянок и поотрезать им носы? Были и такие нечестные воины, которые пытались всучить своему командиру носы