Всю неделю мистер Чилдан с волнением просматривал почту, но ценная посылка из Средне-Западных Штатов до сих пор не пришла. Когда он открыл свой магазин утром в пятницу и на полу под прорезью для почты увидел только письма, он подумал, что заказчик будет недоволен. Нацедив из пятицентового автомата, встроенного в стену, чашку растворимого чая, он взялся за веник. Скоро торговый зал магазина «Американские художественные промыслы» был готов к открытию: все блестело и сверкало, касса полна мелочи, в цветочной вазе свежие бархатцы, из репродуктора льется тихая музыка. Снаружи по тротуару Монтгомери-стрит клерки спешили в свои конторы. Вдалеке прошел троллейбус. Чилдан остановился и с удовольствием поглазел на него. Женщины в длинных пестрых шелковых платьях: на них он тоже поглазел. Тут позвонил телефон, и он отвернулся, чтобы снять трубку. - Алло, - прозвучал знакомый голос. Сердце Чилдана упало. - Это мистер Тагоми. Не прибыл ли заказанный мной вербовочный плакат времен гражданской войны, сэр? Вспомните, пожалуйста, вы обещали, что он прибудет еще на прошлой неделе. Резкий, нервный голос, на грани соблюдения приличий. - Разве я не оставил вам задаток, мистер Чилдан, сэр, договариваясь с вами? Вы понимаете, что это будет подарок. Я ведь уже объяснял. Клиенту… - Международная справка, - начал Чилдан, - которую я навел за свой собственный счет, мистер Тагоми, сэр, в отношении обещанной посылки, которая, как вы понимаете, не из этого района и поэтому, следовательно… - Значит, она еще не получена… - перебил его Тагоми. - Нет, мистер Тагоми, сэр. Наступило ледяное молчание. - Я больше не могу ждать, - сказал Тагоми. - Разумеется, сэр. Чилдан угрюмо посмотрел сквозь стекло витрины на теплый солнечный день и на конторы Сан-Франциско. - Тогда замену. Ваши рекомендации, мистер Чилдан, Тагоми умышленно произнес фамилию не правильно: оскорбление в пределах Кодекса и потому уши Чилдана вспыхнули. Горькое чувство обиды объяснялось его положением. Желания, страхи и муки с новой силой вспыхнули в нем, подавляя волю, лишая дара речи. Он с трудом подбирал слова, не в силах оторвать руки от телефонной трубки. Запах бархатцев и спокойная музыка наполняла магазин, но ему казалось, что он тонет в каком-то дальнем море. - Ну, - удалось выдавать его, - кремосбивалка, миксер для приготовления мороженого, что-то около 1900 года… Мозг отказывался думать. Только бы не забыть об этом. Только бы не показаться дурачком. Ему было тридцать восемь лет, и он помнил довоенное времена, совсем другие времена, Франклина Делано Рузвельта и Всемирную выставку, прежний лучший мир. - Могу ли я вам занести на работу соответствующие предметы? - промямлил он. Встречу назначили на два часа. «Придется закрывать магазин, - подумал он, вешая трубку. - Выбора нет. Нужно сохранять расположение таких покупателей, от них зависит бизнес». Он все еще стоял, дрожа, когда понял, что кто-то - какая-то пара - вошла в магазин. Молодой человек и девушка, оба красивые, хорошо одетые, само совершенство. Взяв себя в руки, он с профессиональной легкостью пошел им навстречу, улыбаясь. Склонившись над застекленным прилавком, они разглядывали прелестную пепельницу. «Муж и жена, - предположил он, - Живут в каком-нибудь из этих новых, страшно дорогих кварталов на окраине, с видом на горы». - Здравствуйте, - выговорил он. Он почувствовал себя лучше. Они улыбнулись ему в ответ безо всякого превосходства, простыми и добрыми улыбками. Прилавки с товарами - а они действительно были лучшими в своем роде на всем побережье - привели их в состояние некоего благоговейного трепета, он понял это и был за это им благодарен. Они знали толк. - Действительно отличные экземпляры, - сказал молодой человек. Чилдан непринужденно поклонился. Взгляды их, согретые не только чисто человеческой симпатией, но и особым наслаждением, которое доставляли продаваемые им произведения искусства, их взаимными вкусами и привычками, оставались устремленными к нему. Они как бы благодарили его за то, что у него есть такие вещи для них и они могут ими любоваться, брать с прилавка и осматривать, просто держать в руках, даже не покупая. 'Да, - подумал он, - они знают, в каком магазине они находятся. Это не какой-нибудь хлам, не дощечки красного дерева, «из секвойи, мерин-каунти», не смешные значки, брелки и девичьи кольца, не почтовые открытки с видом моста. А глаза у девушки большие, темные. Как легко, - подумал Чилдан, - я мог бы влюбиться в такую девушку. Насколько трагична значит вся моя жизнь, как будто и без того не было уже плохо. Модная прическа, лакированные ногти, уши, проколотые для длинных, покачивающихся сережек ручной работы'. - Ваши серьги, - пробормотал он. - вы, вероятно приобрели их здесь? - Нет, - ответила она, - Дома. Чилдан поклонился. Не современное американское искусство, только прошлое могло быть представлено здесь, в таком магазине, как у него. - Вы надолго сюда? - спросил он. - К нам, в Сан-Франциско? - Пока не знаю, - ответил мужчина. - Я работаю в комиссии по планированию повышения жизненного уровня в отсталых районах. На его лице отразилась гордость. Это был не военный, не из тех, жующих жвачку, грубых мужланов с жадными крестьянскими рожами, которые рыскают по Маркет-стрит, глазея на непристойные афиши, толкаются у касс порнокиношек, заполняют дешевые ночные клубы, стены которых увешаны фотографиями блондинов не первой молодости, зажимающих между морщинистыми пальцами соски дряблых грудей и плотоядно взирающих на зевак, которые не вылезают из притонов, понатыканных в трущобах, заполнивших большую часть равнинного района Сан-Франциско и составленных из шатких жестяных или фанерных бараков, которые выросли как грибы, еще до того, как упала последняя бомба. Нет, этот человек принадлежал к злите. Утонченно воспитанный, культурный, образованный. Наверняка, в этом отношении он был еще выше мистера Тагоми, который являлся, между прочим, высокопоставленным чиновником Главного Торгового представительства на Тихоокеанском побережье. Но Тагоми - пожилой человек. Его мировоззрение сформировалось еще в дни правления военного кабинета. - Вы хотите купить подарок? Что-нибудь из традиционных американских народных поделок? - спросил Чилдан. - Или может быть желаете украсить новую квартиру? Если так, то… Настроение его поднялось в предвкушении выгодной сделки. - Вы верно догадались, - сказала девушка. - Мы начинаем обставлять квартиру и никак не можем на чем-нибудь остановиться, вы бы не смогли что-нибудь нам посоветовать? - Разумеется, мы можем встретиться в вашей квартире, - сказал Чилдан. - Я захвачу все самое наилучшее и помогу вам в выборе. Когда только пожелаете. Это мой долг. Он опустил глаза, пряча свою надежду. Здесь, наверное, пахнет тысячами. - Я должен получить кленовый стол из Новой Англии, весь на деревянных шпильках без единого гвоздя, изумительно красивый и заслуживающий внимания, и еще зеркало времен войны 1812 года, затем искусство аборигенов - несколько ковриков козьей шерсти, выкрашенных натуральными красками. - Я лично, - сказал мужчина, - предпочитаю городское искусство. - Да, - живо откликнулся Чилдан. - Послушайте, сэр. У меня есть стенное панно времен покорения дикого Запада. Оно стояло в почтовой конторе, очень оригинальное на четырех досках, изображает Горация Грилея. Бесценный предмет почитания коллекционеров. - О! - отозвался мужчина. Его темные глаза заблестели. - И стенной шкаф в викторианском стиле, переделанный в 1920-х годах в бар. - О… - И, послушайте, сэр: подписанная картина кисти Джина Харлоу в багетной раме. Мужчина смотрел на него во все глаза. - Значит, мы договорились? - сказал Чилдан. Он старался не упустить верного психологического момента. Он вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку. - Я запишу ваши имена и телефон, сэр и леди. Когда пара ушла, Чилдан заложил руки за спину и стал глядеть на улицу. Какая радость! Если бы все дни были похожи на этот. Нет, это не просто бизнес, это больше чем просто успех для его магазина, это возможность встретиться с молодой японской парой в неофициальной обстановке, когда его будут принимать за человека, а не как янки, который продает произведения искусства. Да, эта новая молодежь, подросшее поколение, которое не помнит ни военного времени, ни даже самой войны - именно она составляет надежду мира. Местные различия не имеют для нее никакого значения. 'Все это кончится, - подумал Чилдан, - когда-нибудь. Сама идея места. Ни угнетенных, ни правительств - просто люди'. Все же он дрожал от страха, представляя себе, как он будет стучаться в их дверь. Он проверил свои записи. Казуора. Его пригласят к столу, несомненно, предложат чай. Все ли он сделает как надо? Как надо поступать и что