ему за это.

А потом я спросила:

— Тебе это нравилось?..

Ни оправданий, ни лжи, он просто ответил:

— Да.

Снова по щекам потекли слезы, Алекс вздрогнул, когда соленые капли упали на его руки, которыми он так нежно, и в то же время крепко обнимал меня. Я попыталась заговорить, голос не слушался. Сглотнула, сделала глубокий вдох и снова спросила:

— Их было много?

Ну, солги же ты! Скажи что все это не правда, что запись подделана, не молчи только!!! Он и не молчал:

— Сотни…

— Ты чудовище, Алекс, — простонала я.

— Знаю, — тихо ответил он. Помолчал, потом с нескрываемой болью добавил, — а ты не дочь сенатора, поэтому не простишь мне всю эту грязь…

Я всхлипнула, не в силах сдержать рвущиеся рыдания, и горько произнесла:

— Я, как выяснилось, дочь шпиона, который покончил с собой, у тебя на допросе… после того, как на его глазах это сделала моя мама…

Алекс только прижал меня сильнее, и ничего не сказал, зато я не могла больше молчать:

— У меня сердце разрывается на части, Алекс… Мне больно! Мне так больно, что даже дышать не могу… Мне кажется, что у меня в сердце такой же черный клинок… Зачем он это сделал? Зачем?! Там же была я…

Положив меня на плечо, Алекс начал чуть укачивать, словно ребенка, и… видимо и ему слова давались с трудом:

— Это было время скрытого противостояния. То есть де-юре у нас был и есть мир, де-факто велась война. А ваше правительство, как и любое другое, не любит признавать свои ошибки — для агентов Союза Алтари не было и нет пути назад. И все члены Северной Звезды знали об этом.

Понимание приходило с трудом… Жизнь родителей, их разговоры шепотом, слезы мамы… Дени угрожали несчастными случаями с его родственниками, видимо рычагом воздействия на папу и маму была я… Мерзко!

И мы сидели так несколько часов, пока не начало темнеть, не завыли собаки, не начали включаться странные прожектора, которые светились словно из-под земли. А мы все сидели и молчали… Да и не о чем нам было говорить…

— Лика, — тихо позвал Алекс, — Лика…

Я промолчала. Аккуратно подняв меня на руки, риантан армии Танарга отнес меня в дом, поднялся наверх в спальню. Хотел что-то сказать и не смог, просто положил меня на кровать, снял босоножки, укрыл, посидел несколько минут рядом, потом вышел.

Все так же уставившись в пустоту, я лежала пока не услышала грохот внизу. Встала, босиком спустилась по лестнице, остановилась на ступеньках, увидев сидящего на пороге Алекса… Судя по остаткам сейра, грохот издал как раз его экран, правда, не представляю какую силу нужно иметь, чтобы выдрать стальной каркас, вмонтированный в пол, и разорвать сам экран руками. Я грустно улыбнулась, глядя на несчастного, сгорбившегося Алекса, который не плакал, наверное, только потому, что не умел.

— Алекс…

Он вздрогнул, стремительно обернулся и с такой надеждой посмотрел на меня… Это называется — полюби меня, тирана. Я знала, что ему сейчас тяжело, ведь прошлого не изменишь, но и простить… такое не прощается.

— Лика… не спускайся, тут… осколки везде.

— Я вижу, — и, не вольно улыбнувшись, спросила, — это типа нечайно получилось?

Надежда в его глазах обрела крылья, и он тоже улыбнулся в ответ, но как-то несмело и прошептал:

— Да… задел, случайно…

— Ага, а потом ногами снова, снова и снова, — я сделала вид, что безгранично верю. — А убирать, кто будет?

Алекс поднялся, подошел к лестнице, начал медленно подниматься по ступеням и остановился так, что его лицо оказалось на уровне моего, впервые уровняв нас в росте.

— Лика… — его голос охрип, а ко мне он словно боялся прикоснуться, — Лика…

Блин! Прощения бы попросил, на колени бы встал… может и не простила бы, но зато, хоть было бы приятно! А он стоит, как побитая собачонка и боится в глаза посмотреть, и даже руки чуть дрожат, но ты их упрямо держишь сжатыми в кулак. Тормоз, блин! А еще и убийца… А еще и военный! И ведь люблю его… Несмотря ни на что люблю… Люблю вот такого несчастного, который и прощения попросить не может, потому что знает, что не прощу никогда… Не прощу, потому что не за что мне тебя прощать, риантан армии Танарга. Ты сын своего ублюдочного тоталитарного мира, а я дочь… шпиона своего продажного мирка… И оба мы без вины виноватые — я, за то, что ради меня родители пошли на это, а ты… потому что оказался не в то время и не в том месте. Вот только все равно больно так, что выть хочется, и ничем эту боль не заглушить.

Он все же посмотрел на меня, грустно улыбнулся и спросил:

— Я сильно жалкий?

— Очень, — я рассмеялась, а из глаз текли слезы, — такой жалкий как… побитый щенок. Даже приласкать хочется…

— Правда? — и за этим вопросом скрывалось нечто большее, чем шутливый разговор, потому, что Алекс даже дышать перестал.

Я смотрела на лицо любимого человека, на губы, которые когда-то говорили 'Я не ангел, я далеко не ангел…', на руки… которые передали моему отцу нож. Потом посмотрела в его серые глаза, которые не просили — умоляли, о прощении и принятии. Алекс молча молил принять его таким, какой он есть и я ответила:

— Правда…

Закрыв глаза, Алекс судорожно вздохнул, словно боялся поверить, а затем опустился на колени, обхватил мою талию и прижался ко мне так крепко, что было даже немного больно. Я провела рукой по коротким томным волосам, обхватила его лицо ладонями и присев на ступеньки поцеловала… Мой любимый мужчина недоверчиво, даже немного испуганно смотрел на грустно улыбающуюся меня и не мог поверить в происходящее. Потом понял, и в глазах его появились слезы.

Алекс потянулся, почти укладывая меня на ступеньки, и поцеловал нежно, с благодарностью, с трепетом, словно целовался впервые в жизни… Его ласковые губы касались моих глаз, целовали еще влажные от слез щеки, на краткий миг спускались к основанию шеи, и снова ласкали мои губы… И я забыла обо всем… О шпионах, боли, родителях, детдоме, я даже имени своего не смогла бы вспомнить, если бы Алекс не шептал как молитву, как просьбу, как обещание: 'Лика, моя Лика, мое солнышко, моя родная, Лика…'.

И как-то так получилось, что подхватив меня на руки, Алекс опустил уже на мягкую поверхность кровати, и продолжал целовать и ласкать, словно с каждым поцелуем старался забрать мою боль… И как-то помогало… И даже говорить не хотелось, только стонать, когда его ласковые губы уносили куда-то далеко, где не бывает больно… Или бывает?

— Ааай! Ты чего делаешь, сволочь танаргская?!

Лежащий частью на мне, частью на собственных локтях Алекс, как-то странно посмотрел на меня. Судорожно вздохнул, потому что дышал как спринтер на забеге, очень выразительно взглянул на ту часть тела, которой придавил меня к кровати и ехидно поинтересовался:

— А ты как думаешь, что это я тут делаю?

Я тоже посмотрела ТУДА, впечатлились процессом слияния и нервно потребовала:

— А ну слезай с меня! Извращенец!

— Блин, — возопил доведенный до ручки Алекс, — ты издеваешься?