Бегут навстречу, раскрыв объятия,кричат сквозь смех: Наконец! Наконец-то!Оба в тяжелых зимних пальто,в теплых шапках,шарфах,сапогах,перчатках,но уже только в наших глазах.Друг для друга они — наги.
Волей-неволей
Мы съедаем чужую жизнь, чтобы жить.Покойник шницель с усопшей капустой.Меню — это некролог.Даже лучшие из лучшихвынуждены поглощать, переваривать убоину,чтобы их чувствительные сердцане перестали биться.Даже самые утонченные поэты.Даже самые суровые аскетыжуют и глотают что-то,что росло себе безмятежно.Как-то не вяжется это с добрыми богами.Разве что они чересчур доверчивы,чересчур наивны,всю власть над миром отдали природе.И это она, безумица, навязывает нам голод,а где голод —невинности нет места.Где голод — тут как тут органы чувств:вкус, обоняние, осязание и зрение,им не все равно, какая едаи на каких тарелках.Даже слух не остается в стороне —ведь застольередко обходится без приятной беседы.
У каждого когда-нибудь
У каждого когда-нибудь умирает кто-то из близких,между быть или не бытьвынужденный выбрать второе.Нам трудно признать, что это банальный фактв ряду неизбежных событий,в рамках установленных правил;рано или поздно вносимый в повестку дня,вечера, ночи или предрассветного часа;и неоспоримый, как ключевое слово, в документе,как статья уголовного кодекса,как любая датав календаре.Но таков закон (а закон суров) природы.Таковы ее (как ни крути) альфа и омега,всемогущество и вездесущность.И лишь иногдаона оказывает нам мелкую любезность:подкидывает в наши сныумерших близких.
