снимая обувь. Отец был чудовищем. Он терроризировал нас прекрасно зная, как это делается. Всю свою жизнь он делал вид, что выступает за права семьи, пользуясь разными слоганами — для моей жены не существует необходимости работать, семья — самое ценное, дети наполняют жизнь, хорошая хозяйка весь дом содержит и так далее.

А: Ты сказала, что не помнишь бабушку и дедушку. Почему?

Р: Родителей мамы я не помню, потому что они умерли, когда мне было три года. Их дом загорелся, и их нельзя было спасти. А родителей со стороны отца я никогда не знала. Отец говорил, что он вырос в приюте. Но, уже намного позже, я обнаружила, что это неправда. Когда мне было 18 лет, к нам в дверь позвонила красивая и элегантная, очень выделяющаяся женщина. Она попросила позвать отца. Позднее, я узнала, что это была его сестра, которая жила в Израиле, что его мать была еврейкой, и отец выдумал свое прошлое себе во благо. От неё я узнала, что, когда он был еще ребенком, он связался с группой оборванцев и сбежал из дому. Впоследствии, они объявили себя борцами за коммунизм. Она сказала, что их семья состоятельна, что она — врач и приехала поговорить о смерти их матери. Я не могу тебе передать, что за лицо было у моего отца, когда он пришел домой и увидел её. Я ушла в другую комнату и не знаю, что они обсуждали. Помню только его свинцовое лицо и сжатые губы, когда она ушла. Перед отъездом моя тетя поцеловала меня в лоб и пожелала мне не становиться такой же, как он. После того, как она ушла, мы думали, он нас побьет. Но он даже ничего не сказал и вел себя так, как будто этой встречи никогда не было.

А: А твой отец правда верил в семью, в свой дом?

Р: Нет. Напротив. Он нас использовал. Выводил нас по воскресеньям в город, представлял своим знакомым, но, на самом деле, говорил маме, что она не должна забывать, откуда родом и какое образование имеет. Её задачей было готовить, убираться, гладить и обслуживать мужа. Он говорил, что женщина живет только ради мужчины, что он взял её из жалости и сделал городской дамой, что она должна гордиться таким умным и важным супругом.

А: А он занимал важное положение?

Р: Тогда я еще этого не осознавала, но позже поняла, что он занимал важный пост в милиции, который потом помог ему стать министром.

А: У тебя были браться?

Р: Нет, я — единственный ребенок. Мама больше не смогла иметь детей. После того, как она родила меня и вернулась домой, отец жестоко избил её, потому что она не была в состоянии родить мальчика. Она несколько дней пролежала в больнице. Не знаю, это ли стало причиной бесплодия или мое рождение, или Бог решил не приводить к таким мучениям еще одну душу, но после этого мама больше не могла забеременеть. В любом случае, она сполна заплатила за это, потому что, впоследствии, отец напоминал её об этом каждый раз, когда избивал её.

А: Твой отец пил?

Р: Нет, напротив. Он презирал пьяниц. Я не помню, чтобы он стоял с каким-нибудь другом и разговаривал за стаканчиком или кофе. Маме тоже не разрешалось ни с кем говорить. У неё была соседка, с которой она разговаривала через забор, но только тогда, когда отец был в командировке. Даже когда мы ходили на рынок, она не отрывала взгляд от земли. Люди считали её странной, говорили, что она воротит нос, ведь в квартале Грамонт, где я выросла, все друг друга знали, все были близки, здоровались. За исключением нас. Нам нельзя было ни с кем говорить, и мне не разрешалось играть с другими детьми. Таким было мое детство. Где-то в возрасте 4 лет, как я уже тебе сказала, я начала понимать, что, каким-то образом, вижу будущее. О том случае, о котором я тебе рассказала, моя мама не знала. Но после того, как я увидела, что видение сбылось, я начала рассказывать ей об образах в моей голове. Надо отметить, что сначала я подумала, что это — нормально, что у всех людей есть эта способность. Но взгляд со стороны мамы, её страх, как бы отец не узнал про это, заставили меня понять, что я — другая, анормальная.

А: Можешь привести мне пример?

Р: Да. Однажды вечером я увидела, как отец входит в дом, и меня поразил его запах — отвратительный, тяжелый, а в голову мне пришли образы того, как он убил в драке одного мужчину. Я не хочу больше заряжать тебя моими воспоминаниями. Скажу только, что однажды, когда я уже подросла, отец вновь бил маму, и я подскочила к нему и высказала ему все мои видения в лицо. Я сказала, что он — преступник, чудовище, лжец, что он — подлец, пришел из ада и туда же вернется. Он избил меня до потери сознания. Я месяц пролежала в кровати. У меня были сломаны ребра и рука. После этого я перестала для него существовать. Он проходил мимо меня, как будто я была мебелью, и никогда больше со мной не разговаривал. Даже когда я поступила на медицинский факультет, он не поздравил меня, хотя мне удалось и без дополнительных занятий или блата. Он сказал мне несколько слов только один раз, когда объявил, что я познакомлюсь со своим будущим мужем, сыном одного из влиятельных чиновников Министерства Внутренних Дел, что вместе с его отцом они решат дату свадьбы.

А: И ты вышла за него замуж?

Р: Да, я с ним и сейчас. Мы — два чужих человека, но я не могу его ни в чем упрекать. Его тоже заставили вступить в эту игру. Мы оба виноваты в том, что случилось. У нас двое детей — мальчик и девочка, выдающееся финансовое положение, правда, благодаря ему, не мне. Мы гуляет по всему свету, но мы несчасливы.

А: А ты не думала о том, чтобы это изменить?

Р: Нет. Как я тебе говорила, я — трусиха. Я притворяюсь. Везде: дома, на работе, перед лицом друзей, детей, иногда даже самой себя. Я боюсь нового, перемен, боюсь быть счастливой… Но мы говорили о моих видениях.

А: Как и когда у тебя появляются эти видения?

Р: У меня нет определенного места. Они появляются, когда я ни о чем не думаю. В кабинете, дома, когда готовлю, у светофора, в магазине, везде. Иногда, когда я дотрагиваюсь до кого-нибудь, мне в голову приходят образы из жизни этого человека — заботы, проблемы, болезни, мучения. Я не могу их контролировать. Одни напоминают вспышки, другие похожи на небольшие фильмы.

А: Это образы прошедших событий или будущих?

Р: Как те, так и другие. С людьми незнакомыми я никак не могу это проверить. Но с теми, кто мне близок, я узнаю или вижу со временем, произошло ли то, что я видела.

А: А ты не пробовала им говорить?

Р: Нет. Ни разу. Зачем? Чтобы они подумали, что я сошла с ума?

А: А у тебя бывают видения касательно масштабных происшествий?

Р: На самом деле, именно об этом я и хочу тебе рассказать. В 1987 году у меня было видение, в котором Чаушеску был весь в крови, и люди бегали по улицам Бухареста. Я чувствовала, что была ночь и холодно. Даже в видении я дрожала. Я не знала, что это значило, до 1989 года. Я тоже была там, на революции, хотя, по большей части, из любопытства. Я стояла там до тех пор, пока не стемнело, а потом кто-то сказал, что они хотят нас убить. И я побежала вместе с остальными людьми. Мне было холодно, и я дрожала. Это один пример. У меня было очень много предчувствий как на глобальном уровне, так и на личном.

А: И они исполнились?

Р: Большинство, да. Только тогда я не могла их расшифровывать. Спустя несколько лет, когда я прошла программу НЛП (нейро-лингвистическое программирование) и посетила несколько лекционных курсов по гипнотической прогрессии и регрессии в США, я научилась фокусировать внимание и пытаться проникнуть в характер видения, чтобы расширить его и объяснить. Очень сложно было научиться устанавливать время и место происходящего. Сейчас я уже знаю, как расстанавливать факты, и могу определить их развитие во времени. Я могу даже концентрироваться на определенных событиях и исследовать их в мельчайших деталях.

А: Можешь мне описать что-нибудь?

Р: Например, я вижу бегущих по улицам людей, за которыми следуют кто-то вроде милиции. Очень много огня и дыма. Слышны крики и выстрелы. Вижу, как девушка с длинными рыжимы волосами, одетая в джинсы и синюю кофту, валится на землю. Из её рта течет струйка крови. Я спрашиваю, где это произойдет, и в голове получаю ответ — во Франции. Опять спрашиваю: когда? Ответ — в 2010 году. Спрашиваю, что произойдет в 2010 году во Франции, и мне приходит ответ — мятеж.