ней одна за другой последовали еще две.

Тетива пела, как лютня, и стрелы впивались в гиппопотама, погружаясь в его тело на всю длину. Он заревел и скрылся под водой.

Эти стрелы я специально приготовил для такой охоты. Вместо оперения на древках были маленькие поплавки из древесины баобаба, какие рыбаки ставят на сети для того, чтобы держать их на плаву. Поплавки удерживались на стрелах во время полета и срывались с древка, как только животное начинало тащить их в толще воды. Тонкая льняная нить прикреплялась к бронзовым наконечникам. Намотанная на древко, она освобождалась, как только поплавок отделялся. Теперь, когда гиппопотам помчался от нас под водой, три маленьких поплавка выскочили на поверхность и запрыгали за ним следом. Я покрасил их в бросающийся в глаза ярко-желтый цвет. Мы видели, где находится гиппопотам, даже если он уходил в глубину лагуны.

Теперь Тан контролировал каждое движение мечущегося гиппопотама и мог либо загородить ему дорогу ладьей, либо всадить в него еще несколько стрел, как только блестящая спина показывалась на поверхности. Скоро гиппопотам тащил за собой целую гирлянду красивых желтых пробок, а в воде за его спиной растекалось кровяное пятно.

Даже в горячке погони я не мог не пожалеть раненое животное. Всякий раз, когда оно выскакивало на поверхность, град свистящих смертоносных стрел обрушивался на него. Молодая госпожа не разделяла моих чувств. Она была возбуждена до предела и верещала от захватывающего ужаса и восторга погони.

Гиппопотам снова появился впереди ладьи. В этот раз он повернулся мордой к «Дыханию Гора» и бросился прямо на нас. Пасть его распахнулась, и горло открылось, словно туннель ярко-красной плоти, который без труда поглотил бы человека целиком. По бокам челюстей торчали такие страшные зубы, что у меня перехватило дыхание и по коже побежали мурашки. Из нижней челюсти торчали огромные серпообразные клыки, которыми зверь расправлялся с тугими стволами папируса, а в верхней — белели мощные прямоугольные зубы, каждый размером с мой кулак, способные прокусить корпус «Дыхания Гора», как пшеничную лепешку. Недавно мне представилась возможность осмотреть труп крестьянки. Она потревожила самку гиппопотама с новорожденным детенышем, когда резала папирус на берегу реки. Женщину рассекло пополам так чисто, как будто ее ударили острейшим бронзовым клинком.

И вот теперь рассвирепевшее чудовище, разинув пасть с торчащими клыками, надвигалось прямо на нас. Хотя я стоял высоко на кормовом мостике, но онемел от ужаса и не мог ни двинуться с места, ни произнести слово. Я застыл, как храмовая статуя.

Тан пустил стрелу прямо в разинутую пасть. Но агония животного была столь ужасна, что оно, казалось, не почувствовало боли от новой раны, хотя та, возможно, и оказалась смертельной. Гиппопотам несся на «Дыхание Гора». Он издал страшный рев злобы и смертельной боли, где-то в глубине изуродованного горла лопнула артерия, и теперь сгустки крови разлетались из его открытой пасти. В ярких лучах солнца кровь падала в воду и превращалась в облачка красного тумана, одновременно красивого и ужасного. Затем гиппопотам врезался в ладью.

«Дыхание Гора» рассекала воду со скоростью бегущей газели, а разъяренный гиппопотам мчался еще стремительней. Туша его была столь велика, что в момент столкновения показалось, будто мы налетели на скалу. Гребцы попадали со скамеек, а меня с такой силой бросило вперед, на поручни мостика, что выбило воздух из легких и грудь охватила тяжелая, как скала, боль.

И все же, несмотря на страдания, я тревожился только о моей госпоже. Сквозь слезы я видел, как ее от толчка швырнуло вперед. Тан протянул было руки, чтобы спасти ее, но тоже потерял равновесие, и лук помешал. Ему удалось лишь на мгновение задержать ее. Потом она наткнулась на поручни и, изогнувшись над водой, отчаянно замахала руками в воздухе.

— Тан! — закричала она и протянула к нему руку. С ловкостью акробата он удержался на ногах и попытался поймать ее. На какое-то мгновение их пальцы коснулись, а потом ее руку будто вырвало из его ладони, и она упала за борт.

С высоты мостика я видел, как она падала. Перевернулась в воздухе, как кошка, и белая юбка поднялась вверх, обнажив длинные изящные бедра. Мне почудилось, будто падение продолжалось вечность, и мой крик боли слился с ее отчаянным воплем.

— Девочка моя! — закричал я. — Маленькая моя! — Я был уверен, что потерял Лостру. Вся ее жизнь пронеслась перед моими глазами: я снова увидел младенца, едва научившегося ходить; услышал ласковые ребячьи прозвища, которыми она награждала меня, свою любящую няньку. Увидел, как она росла и превратилась в женщину, и вспомнил каждую нашу радость и каждое огорчение. В тот момент я любил ее больше, чем когда бы то ни было за все предшествующие четырнадцать лет.

Она упала на широкую, забрызганную кровью спину разъяренного гиппопотама и на какое-то мгновение застыла на ней, словно жертва на алтаре какого-то чудовищного бога. Гиппопотам поднялся высоко над водой и повернул свою огромную, бесформенную голову назад, пытаясь дотянуться до нее. Его налитые кровью поросячьи глазки горели безумной яростью, а огромные челюсти щелкали рядом с ней.

Каким-то чудом Лостра сумела удержаться на его спине и вцепилась в пару стрел, торчавших, как ручки. Она лежала, широко раскинув руки и ноги, и больше не кричала — все силы и вся ловкость понадобились ей, чтобы выжить. Огромные клыки со звоном щелкали в воздухе, как мечи сражающихся, когда гиппопотам пытался схватить ее, и всякий раз мне казалось, будто челюсти не дотягивались на какой-то палец до плоти. Каждое мгновение я ждал, что ее милые руки и ноги будут отхвачены, как побеги виноградной лозы, а молодая алая кровь смешается с багровой кровью гиппопотама.

Тан быстро пришел в себя. Я успел заметить его лицо. Оно было ужасно. Он отбросил в сторону уже бесполезный лук и выхватил меч из ножен, сделанных из крокодиловой кожи. Блестящий бронзовый клинок был так остр, что им можно сбривать волосы на руке.

Он вскочил на борт и замер, наблюдая за бешеными прыжками смертельно раненного зверя. Потом ринулся вперед и упал, как атакующий сокол, сжимая в руках направленный вниз меч.

Тан упал прямо на толстую шею гиппопотама, оседлав его, будто собирался въехать на нем в подземное царство. Весь вес своего тела и всю энергию прыжка он вложил в один удар меча. Клинок наполовину вошел в шею чудовища у основания черепа, и Тан, сидя, как наездник, начал ворочать им, стараясь вогнать поглубже. Гиппопотам обезумел. Новая вспышка ярости превзошла все, что было до этого. Он встал на дыбы и почти полностью высунулся из воды, мотал головой из стороны в сторону, поднимая столбы брызг, которые обрушивались на палубу и то и дело, как занавес, скрывали происходящее от моего объятого ужасом взора.

Все это время пару на спине раненого чудовища немилосердно швыряло из стороны в сторону. Сломалась одна из стрел, за которую держалась Лостра, и ее чуть было не сбросило в воду. Если бы она упала, клыки гиппопотама мгновенно превратили бы ее в окровавленные лохмотья. Тан протянул руку и помог удержаться, не переставая другой загонять меч все глубже и глубже в шею чудовища.