Однако существует один парадокс: если эту клейкую массу повредить или задеть и если жидкость, скопившаяся в теле, начинает давить на нее, пациент обречен на смерть. Требуется очень хорошее знание строения головы человека и удивительная ловкость, чтобы суметь просверлить череп и не повредить мешочек с этой кашей. Я обладаю обоими этими качествами.

Я начал неторопливо сверлить кость черепа под непрерывные вопли Расфера, то и дело брызгая на рану уксуса, чтобы смыть осколки кости и свернувшуюся кровь. Эта едкая жидкость не улучшала состояния пациента, но усиливала громкость его голоса.

Внезапно острое бронзовое сверло прошло через череп, маленький точеный кружочек кости начал вылезать из раны под давлением крови внутри головы. Затем прямо мне в лицо ударила струя свернувшейся темной крови. Расфер обмяк. Я понял, не без тайной искорки сожаления, что он выживет. Когда же пришил кожу обратно, накрыв грозно пульсирующее отверстие, то подумал: не сослужил ли я дурную службу человечеству, сохранив жизнь этому его представителю.

Когда я уходил от Расфера, забинтовав ему голову, он уже храпел и бормотал что-то во сне в свиноподобной жалости к самому себе. Я вдруг почувствовал, что силы мои на исходе. Волнение и тревоги этого дня израсходовали даже мой огромный запас сил.

Однако отдохнуть мне не пришлось, так как посланец госпожи Лостры все еще торчал у меня на террасе и набросился на меня, стоило мне появиться там. Мне только позволили смыть кровь Расфера и сменить испачканную одежду.

Потом я заковылял к ней в комнаты, с трудом переставляя ноги. Лостра встретила меня гневным взглядом горящих глаз и грозно топнула ножкой.

— Ну и где же ты прятался, господин Таита? — тут же набросилась она на меня. — Я послала за тобой перед второй стражей, а теперь уже скоро восход. Как смеешь ты заставлять меня ждать? Ты иногда забываешь о своем положении. Ты прекрасно знаешь, как наказывают наглых рабов… — Она разошлась во всю, так как яд нетерпения не находил выхода уже несколько часов. Ее гневная красота поражала, а когда она столь восхитительно топнула ножкой, я почувствовал, что сердце мое готово разорваться от любви.

— Что ты стоишь ухмыляясь? — бушевала она. — Я и в самом деле так разгневана, что готова выпороть тебя. — И снова топнула ногой. Я почувствовал, как усталость пала с моих плеч, словно тяжелая ноша. Одно ее присутствие могло вернуть меня к жизни.

— Госпожа моя, как прекрасно сыграла ты свою роль сегодня вечером. По-моему, все, кто видел тебя, решили, что настоящая богиня ходила среди нас…

— И не пытайся увиливать. — Она топнула ногой в третий раз, но уже не так уверенно. — На этот раз тебе так просто не отделаться.

— Правда, госпожа. Когда я шел из храма через толпу людей, твое имя звучало у всех на устах. Все говорили, что пела ты прекрасно и голос у тебя чистейший из тех, которые они когда-либо слышали. Ты похитила сердца всех зрителей.

— Я не верю ни одному твоему слову, — заявила она, но я заметил, что ей уже трудно сердиться. — По-моему, голос у меня сегодня был ужасным. Один раз, по крайней мере, я дала петуха и много раз спела не ту ноту.

— Мне придется возразить тебе, госпожа. Ты никогда не пела лучше, чем сегодня, а как ты прекрасна! Твоя красота освещала храм. — Моя госпожа Лостра совсем не тщеславна, но она женщина.

— Ты ужасный человек. Я в самом деле собиралась выпороть тебя. Правда собиралась. Ну ладно, иди сюда, садись рядом со мной на кровать и рассказывай. Я так взволнована, что, наверное, не буду спать целую неделю.

Она взяла меня за руку и подвела к постели, ласково щебеча о Тане и о том, как он своей прекрасной игрой и бесстрашной речью завоевал сердца всех зрителей, включая фараона; о том, как младенец Гор испачкал ее платье. Да неужели я в самом деле считаю, что пела она сегодня не так уж плохо? Может, я просто успокаивал ее? Наконец мне пришлось остановить Лостру.

— Госпожа, скоро рассвет, а нам нужно успеть присоединиться ко двору и царю, когда он отправится за реку осматривать свой погребальный храм и усыпальницу. Тебе нужно немножко поспать, чтобы хорошо выглядеть на таком важном государственном празднике.

— Я не хочу спать, Таита, — возразила она и продолжала щебетать, а через несколько минут тихонько привалилась к моему плечу и уснула, не закончив предложения.

Я нежно опустил головку на подголовник резного дерева и накрыл ее одеялом из обезьяньего меха. Не смог заставить себя уйти сразу и на некоторое время застыл над постелью. Наконец нежно поцеловал ее в щеку. Не открывая глаз, она сонно прошептала:

— Как ты думаешь, у меня завтра будет возможность поговорить с царем о Тане? Только он может помешать отцу отослать Тана прочь.

Я не нашелся сразу и не смог ответить ей, а пока колебался, она снова уснула.