тебя не только другом и командующим твоими войсками. Ради памяти о нем, ради его чести, которой он так дорожил, спрячь слезы.

— У меня больше нет слез, — тихо ответила она. — Горе иссушило мои глаза. Только я и ты будем знать правду.

Мы поместили скромный камышовый гроб с телом Тана в трюм «Дыхания Гора», рядом с роскошным гробом фараона. Я оставался с моей госпожой, как и обещал Тану, пока горе не начало затихать и не превратилось в тупую, непроходящую боль, которая навсегда поселилась в сердце. Затем по ее приказу я отправился в долину гробницы, чтобы наблюдать за завершением строительства усыпальницы фараона.

Послушный приказу госпожи, в той же долине я выбрал место для гробницы Тана. Как ни старался я использовать все доступные мне материалы и труд ремесленников, место упокоения Тана казалось хижиной крестьянина рядом с роскошным дворцом — посмертным жилищем фараона Мамоса.

Целое войско ремесленников и художников строило этот дворец и украшало великолепными фресками подземные коридоры и камеры царской усыпальницы. Хранилище усыпальницы было заполнено сокровищами, вывезенными нами из Фив.

Гробницу Тана строили в спешке. Он не сумел накопить сокровищ за всю свою жизнь, отданную службе государству и короне. Я нарисовал на стенах усыпальницы события его земной жизни: охоты на могучих зверей, сражения с войсками красного самозванца и гиксосов и даже последний бой у крепости Адбар Сегед. Однако я не посмел изобразить на фресках подвиги его благородной души, такие, как любовь к моей госпоже и крепкая дружба со мной. Они должны были остаться в тайне. Любовь к царице — измена, а крепкая дружба с рабом — позор для благородного человека.

Когда наконец усыпальница была построена, я остался один в скромном помещении, где Тан должен будет провести вечность, и внезапно меня охватила ярость при мысли о том, что я уже больше ничего не смогу для него сделать. В моих глазах он был куда более достойным человеком, чем фараон, носивший двойную корону. Корона вполне могла бы увенчать его голову, если бы Тан с презрением не отверг ее. Для меня он был царем больше, чем сам фараон.

И вот тогда в мою голову впервые пришла одна мысль. Она показалась мне настолько позорной и неприличной, что я тут же отбросил ее, поскольку даже размышления по этому поводу были бы страшной изменой и оскорблением людей и богов.

Однако в последующие недели мысль эта то и дело снова появлялась у меня в голове. Я столь многим был обязан Тану, а фараону — столь малым. Даже если боги осудят меня на вечную погибель, плата будет справедливой. Тан за всю мою жизнь дал мне гораздо больше.

Один я не в силах совершить такое. Мне нужна была помощь. Но к кому мне обратиться? Нельзя было просить об этом ни царицу Лостру, ни царевича. Госпожу мою связывала клятва, данная фараону, а Мемнон не знал, кто был его настоящим отцом. Я не мог сказать ему об этом, не нарушив своей клятвы Тану.

В конце концов я вспомнил об одном человеке, который любил Тана почти так же сильно, как и я, и не боялся ни богов, ни людей и у которого хватило бы звериной силы, необходимой мне для задуманного предприятия.

— Клянусь сраной задницей Сета! — загоготал вельможа Крат, когда я поделился с ним своими мыслями. — Такое никому бы в голову не пришло! Ты самый большой мошенник на свете, Таита. Но я благодарен тебе за то, что ты даешь мне последнюю возможность оказать честь Тану.

Мы тщательно обдумали наши действия. Я даже послал страже у входа в трюм «Дыхания Гора» кувшин с вином, крепко приправленным настоем сонного цветка.

Когда мы с Кратом вошли в трюм корабля, где покоились два гроба, моя решимость поколебалась. Я почувствовал, что Ка фараона Мамоса наблюдает за мной из потустороннего мира и что его оскорбленный дух будет преследовать меня всю жизнь и искать возможности отомстить мне за это святотатство.

Могучего, добродушного Крата совесть не мучила, и он принялся за работу с таким усердием, что мне несколько раз пришлось предостерегать его, чтобы он не шумел слишком сильно, когда мы открывали золотые крышки царского гроба и вынимали оттуда мумию царя.

Тан был крупнее фараона, но, к счастью, изготовители гробов сделали их с запасом, да и тело Тана усохло во время бальзамирования. Несмотря на это, нам пришлось снять с него несколько слоев бинтов, прежде чем он поместился в огромном золотом гробу.

Я пробормотал извинения фараону Мамосу, когда мы переложили его в скромный деревянный гроб, раскрашенный изнутри и снаружи изображениями Великого Льва Египта. Места в гробу осталось более чем достаточно, и прежде чем. запечатывать его, нам пришлось забить пустоты бинтами, снятыми с Тана.