острым, как бритва, и кожа легко поддавалась. Тремя добрыми ударами я освободил Терпение. Потом протянул руку, пытаясь ухватиться за гриву и вскочить ей на спину, но ужас настолько овладел лошадью, что она ускакала прочь, прежде чем я успел что-то сделать. При этом ударила меня плечом, и я тяжело повалился на землю у разбитой колесницы.

Кое-как встав на четвереньки, я увидел, как Терпение легким, широким галопом мчится прочь по роще, и понял, что она невредима. Потом посмотрел на Тана. Тот лежал в десяти шагах от колесницы лицом к земле, и я даже подумал было, что он мертв, но в этот самый момент он поднял голову и повел вокруг себя глазами. Взгляд у него был бессмысленный и тяжелый. Резкое движение может привлечь внимание слона, и я горячо молил про себя Тана лежать неподвижно. Я не посмел издать ни звука, так как разъяренное животное было рядом.

Я поднял глаза на слона. Бедняжка Клинок застряла у него на бивне, а упряжь запутала хобот. Слон двинулся прочь, потащив за собой разбитую колесницу. Он пытался скинуть тяжелую тушу Клинка. Острие бивня распороло живот лошади, и вонь содержимого кишечника и запах свежей крови смешивались с характерным острым запахом слона. Однако сильнее всего мне ударил в ноздри запах моего собственного пота.

Убедившись, что слон отвернулся, я встал и, пригибаясь, быстрыми прыжками подскочил к Тану.

— Вставай! Вставай же! — хрипло шептал я, стараясь поднять его на ноги, но он был тяжел и еще не пришел в себя от удара. В отчаянии я оглянулся на слона. Тот уходил прочь, волоча за собой колесницу на перепутанной упряжи и труп лошади на бивне.

Я перекинул руку Тана через свою шею и подставил плечо под мышку. Изо всех сил уперся в землю и поднял его на ноги; он, шатаясь, грузно навалился на меня. Меня мотало под тяжестью.

— Соберись! — горячо шепнул я. — Слон вот-вот заметит нас.

Я попытался тащить Тана за собой, но тот сделал один шаг, застонал и снова тяжело навалился на меня.

— Нога, — прохрипел он. — Не могу идти. Колено. Вывихнул проклятое колено.

В это самое мгновение я полностью осознал весь ужас нашего положения. Мой старый грех — трусость — снова овладел мною, силы оставили меня, а ноги задрожали.

— Убирайся отсюда, старый дурень, — хрипел мне Тан в ухо. — Брось меня, беги!

Слон поднял голову и замотал ею, как собаки вытряхивают воду из ушей, выбравшись на берег. Огромные уши громко хлопали по его плечам, а размозженная туша Клинка соскользнула с бивня и отлетела в сторону, как будто была не тяжелее дохлого зайца. Сила старого слона казалась просто невероятной. Если он так легко подбрасывает лошадь и колесницу, что может сотворить с моим собственным хрупким телом?

— Беги, ради любви Гора, беги, дурак! — пробормотал Тан и попытался оттолкнуть меня, но из какого- то странного упрямства я продолжал цепляться за его плечи. Как бы мне ни было страшно, я не мог покинуть друга.

Слон услышал голос Тана и развернулся в нашу сторону, расставив уши, широкие, как главный парус ладьи. Он смотрел прямо на нас с расстояния не более пятидесяти шагов.

Тогда я еще не знал, что зрение у слонов очень слабое и они почти слепы. Слон почти полностью полагается на слух и чутье. Только движение может привлечь его, и, если бы мы стояли неподвижно, он бы нас не увидел.

— Он нас заметил, — выдохнул я и потащил Тана за собой, заставляя прыгать на одной ноге. Самец обнаружил движение и заревел. Я никогда не смогу забыть этот звук. Он оглушил и ошеломил меня, мы зашатались и чуть не упали.

Потом слон помчался прямо на нас.

Он бежал вперед длинными шагами, уши хлопали вокруг головы. Стрелы, как щетина, торчали из морщинистого лба, кровь текла по морде, как слезы. Каждый раз, когда он ревел, облачко легочной крови вырывалось из хобота. Он мчался на нас высокий, как скала, и черный, как смерть. Я мог разглядеть каждую складочку кожи и морщинку вокруг глаз. Ресницы его были густы, как у красивой девушки, а зрачки излучали такую ярость, что сердце тяжелым камнем замирало у меня в груди, а ноги прирастали к земле.

Течение времени замедлилось, и меня вдруг охватило чувство нереальности происходящего, словно я видел все это во сне. Я стоял и смотрел, как смерть несется на меня, медленно и величественно, и не мог двинуться с места.

— Тата! — детский голос раздался в моей голове, и я понял, что ужас обманывает мое сознание. — Тата, я иду!

Не веря своим ушам, я оторвал взгляд от приближающейся ко мне смерти. По ровной прогалине между акациями к нам на полном галопе неслась колесница. Лошади стелились по земле, головы их поднимались и опускались, как молот кузнеца на наковальню. Уши были прижаты, а ноздри раздувались, розовые и влажные. Я не видел возницы, который держал вожжи.

— Приготовься, Тата! — только после этого я заметил маленькую головку, едва возвышавшуюся над передком. Два кулачка, побелев от напряжения, сжимали вожжи.

— Мем, — закричал я, — назад! Поворачивай назад! Ветер раздувал волосы, и они облаком развевались за его головой; солнечный свет высекал рыжие искорки из черных кудрей. Он мчался к нам, не задерживаясь ни на мгновение.

— Выпорю негодника за непослушание, — прорычал Тан, шатаясь»на одной ноге. Мы оба забыли об опасности.

— Тпру! — закричал Мемнон и остановил упряжку на полном галопе. Он так круто сманеврировал, что внутреннее колесо развернулось на ободе. Экипаж на мгновение замер прямо перед нами, загородив от слона. Справился парень великолепно.

Я подхватил Тана под руку и втолкнул в колесницу. В следующее мгновение прыгнул сверху сам. Как только я приземлился на него, Мемнон отпустил вожжи, и лошади рванули вперед так резко, что меня бы выбросило назад, не схватись я за борт.

— Давай, Мемнон! — крикнул я. — Покажи, на что ты способен!