могу во всех грехах, если это поможет!»
Однако у подъезда его ждал очередной дерьмовый сюрприз этого дня. Оля как раз выносила из подъезда две объемистые сумки, с которыми они обычно ездили на отдых. Завидев его автомобиль, она остановилась, глядя на него из-под руки.
— Зайка, ты чего… — пролепетал он, тормозя перед ней. — Ты куда собралась? Останься!
Оля коротко расхохоталась совершенно не свойственным ей хриплым смехом. От одного этого Завгороднего пробрал по коже лютый мороз. Кажется, приплыли…
— Я — никуда не собралась, — заявила тем временем его жена. — Это твои вещи. Всё твое барахло, которое по закону принадлежит тебе. Если претендуешь на остальное — можешь попробовать через суд, но шансы у тебя маленькие.
— Оль…давай поговорим… — потрясенно пробормотал Михаил. — Всё можно уладить, давай только поговорим!
— Уладить уже ничего нельзя, — отрезала Оля, и Михаил понял, что, кажется, действительно — приплыли. — Говорить тоже не о чем, в общем-то. Бери шмотки и дуй обратно к своей рыжей шлюхе.
«Рыжей». Она знала про Аллу даже это!
— В понедельник я подаю на развод, — закончила Оля. Развернувшись на каблуках, она вошла в подъезд и со всей силы ахнула дверью.
И что теперь делать?
Привычный мир бизнесмена Завгороднего валился в тартарары. Он сел за руль и положил голову на руки. Ладони явственно подрагивали. Не врезаться бы в столб ненароком…хотя отчего бы и не врезаться? Всё равно всё идет прахом.
Закурлыкал телефон. Взглянув на номер, Михаил горько усмехнулся — это был Николя. Вот стоило тебе утром позвонить, а, как договаривались! Глядишь, и не случилось бы ничего…
— Алло, — сказал он. — Бонжур, Николя.
— Привет, Миша, — сказал незнакомый уверенный голос.
— Э-э…привет, — удивленно отозвался Завгородний. — Кто это?
— Не узнал? Богатым буду, — нехорошо усмехнулся уверенный. Чем-то он был всё же смутно знаком, проскальзывали какие-то полузабытые нотки и обороты, словно в речи школьного друга, с которым не виделись всю жизнь. Хотя отчего-то казалось, что он слышал этот голос совсем недавно. Что за черт…
— А вот Сорока сразу узнал, с первого слова, — продолжал собеседник. — Залебезил тут же, запричитал…
Сердце, и до этого тоскливо нывшее, рухнуло в пятки, словно с американских горок, уже второй раз за день. Он вспомнил.
— Р…Румяный? — заикаясь, выдавил бизнесмен. — Ты же… ты же…
— Я уже освободился, — ухмыльнулся собеседник. — Амнистия — великое дело, знаешь ли. Восемнадцать лет вместо пожизненного — не так и плохо, согласись?
— Если ты хочешь поквитаться, то знай, я не виноват, не виноват, не виноват! — истерически проблеял Завгородний. Чтобы остановить заклинившее «не виноват», ему пришлось дать самому себе пощечину. Соберись, Миша…
— О, Сорока тоже так говорил, — усмехнулся Румяный. — До самого конца. Никто не виноват, конечно. Всегда виноваты другие, только не ты сам. Такова, к сожалению, подленькая человеческая природа, и это не исправить. C'est la vie.
Только когда Румяный произнес французскую фразу, Завгородний понял, где он слышал недавно его голос. Точно так же говорил «Николя», собиравшегося купить «Монолит» — ну да, точно, и звонил он с его номера… Всё это, получается, одна большая подстава… И Оле, наверняка, он информацию слил…
— Так это ты Оле… сообщил? — выдавил он.
— Конечно, — легко согласился собеседник. — Ты мою жизнь разрушил, а я вернул тебе должок. Только, уж извини, процентов набежало, за восемнадцать-то лет. К каждому из вас. К Сороке-то уже нет претензий, остались ты да Короткий…
— Как — нет претензий? — обмер Миша. — В смысле?
— Сорока сегодня утром в голову себе стрельнул, — довольно хмыкнул Румяный. — Надо сказать, довольно умное решение. Я для него уже такой аттракцион невиданных удовольствий приготовил..
— О господи, — выдохнул Завгородний. — Ты его…?
— Нет, что ты, — отозвался собеседник. — Руки еще марать. Он исключительно сам. Я ему всего лишь позвонил, вот как тебе сейчас. Рассказал, что о нем знаю и кому эту информацию сообщу. Хватило.
— И что…что ты от меня-то хочешь?
— Я хочу, чтобы ты сдох, Мишенька, — ласково сказал Румяный. — И ты непременно сдохнешь. Но, как в любой ситуации, у тебя есть два выхода. Выход первый: ты можешь продолжать дальше плыть по течению. Квартиры у тебя больше нет, семьи нет, денег тоже — в «Люкс- Кредите» очень не любят, когда их так откровенно посылают, поэтому твои счета, Мишенька, арестованы все до единого. В ближайшем будущем ты лишишься машины в счет уплаты долгов и надолго сядешь на исправительные работы. Мести улицы и разгружать вагоны — пока не покроешь все долги, которых у тебя не один миллион. Твоя Алла переживет визит участкового, судебных приставов и коллекторов из банка, и пошлет тебя дальней дорогой. Там замаячит и тюрьма, найдем, как это оформить. Ты останешься абсолютно один, голый и босый, и будешь в таком состоянии до конца своей жалкой жизни — я позабочусь. А уж за решеткой я тебе вообще устрою веселые каникулы — сам понимаешь, там у меня связи. Как тебе перспективка?
Завгородний молчал. Новость с «Люкс-Кредитом» подкосила его окончательно.
— Или выход второй, — продолжал Румяный. — Всё может закончиться прямо сейчас, быстро и без мучений. У тебя полный бак бензина, а твой джип позволяет выжимать две сотни километров в час запросто. Разгонись от души и врежься в ближайшую стену. Уйди достойно, пока ты еще мужик и бизнесмен, а не подсудимый, осужденный, «петух» в камере и так далее.
-Я подумаю, — хрипло сказал Завгородний.
— Подумай, — согласился Румяный. — Только недолго. Времени у тебя почти не осталось.
— Нет, ну авантюра же чистой воды, — скривился Корсак. — Без руля и без ветрил, на чистой наглости.
— Как любил говорить любимый тобой Наполен: «Наглость города берет», — подмигнула ему Людмила. — Лично мне план нравится, давненько я не работала в поле!
— Не Наполеон, а Суворов, — поправил Сергей. — И не наглость, а «смелость», вообще-то. А у нас тут не смелость, а идиотизм какой-то.
Они сидели «на дорожку» перед выездом в апартаменты к Эльвире-Эдику. План Игоря был прост и действенен. Корсаку поручалась роль сластолюбивого отца семейства, решившего попробовать экзотики, а Людмиле — роль разгневанной матери этого же самого семейства, выследившей проходимца-мужа. В процессе перепалки в итальянском стиле с битьем посуды и дикими криками в некоторых укромных местах квартиры трансвестита должны были появиться микрофоны.
— Почему идиотизм? — обиделся за свою идею Дымов. — Или вы боитесь, что Людмила Васильевна задержится и придется отыгрывать роль до конца?
