которую он, уезжая, оставил дяде для платы зал учение Короку.
— Что касается этих денег, — ответила тётка, — то они полностью ушли на содержание Короку. Только за время его обучения в колледже было потрачено почти семьсот иен.
Кстати Соскэ поинтересовался судьбой книг, картин и антикварных вещей, оставленных дяде на хранение.
— С ними произошла какая-то глупая история, — начала было тётка, но, заметив, как изменился Соскэ в лице, спросила: — Неужели дядя вам ничего не говорил?
Соскэ ответил, что нет, не говорил. Тут тётка разахалась и заявила:
— Значит, он просто забыл! — И она стала излагать всё по порядку, не упустив ни единой подробности.
Вскоре после отъезда Соскэ дядя поручил продать эти вещи некоему Санада, с которым был в добрых отношениях. Этот Санада знал толк в книгах, равно как и в антикварный ценностях, обычно посредничал при их купле-продаже и знал как говорится, все ходы и выходы. Он охотно взялся за поручение дяди, а потом одну за другой стал брать у него вещи, ссылаясь на то, что покупатель хочет посмотреть. Брал вроде бы ненадолго, но так и не возвращал, отговариваясь тем, что ему самому ещё не вернули. А потом он, видимо, окончательно запутавшись, куда-то скрылся.
— Знаете, Co-сан, когда недавно мы переезжали, я обнаружила вашу ширму, и Ясу-сан сказал, что при первой же возможности надо вам её вернуть.
Тётка говорила таким тоном, словно считала пропавшие вещи сущими безделицами, и потому, естественно, не испытывала ни малейших угрызений совести. Но Соскэ на неё за это не сердился, полагая, что она и в самом деле в этих вещах ничего не смыслила, тем более что и сам он ими ни разу не поинтересовался.
Но когда тётка сказала:
— Может, заберёте свою ширму? Она нам совершенно не нужна. А говорят, нынче такие вещи очень поднялись в цене, — Соскэ охотно согласился.
Соскэ сразу узнал хорошо знакомую ему двустворчатую ширму, когда из кладовки её вынесли на свет. Внизу она вся была разрисована крупными японскими колокольчиками, цветами «женская краса», вьющимися растениями, кустами хаги, над которыми сияла серебром полная луна. Сбоку по вертикали было написано:
@
Тропинка в полях.
Посредине луны осенней
Соцветия «женской красы»[7].
@
Соскэ пододвинулся вплотную, внимательно разглядывая потемневшую от времени серебряную краску, желтизну на листьях, как бы приподнятых ветром, большую красную печать с именем Хоицу[9] посередине, и невольно вспомнил о том времени, когда ещё жив был отец.
С наступлением Нового года отец непременно доставал эту ширму из полутёмной кладовой, ставил её в прихожей, впереди помещал поднос из сандалового дерева с высокими краями для визитных карточек и принимал новогодние поздравления. В нише гостиной неизменно вешали два свитка с изображением тигра, чтобы Новый год был счастливым. Как-то отец сказал ему, что эти свитки написал не Ганку[10], а Гантай[11], и Соскэ до сих пор это помнил. На одном из свитков с изображением тигра, который пьёт воду, было пятно. Отец постоянно огорчался, что кончик тигриного носа немного испачкан тушью, и никогда не упускал случая ласково, но не без досады, укорить Соскэ: «Это ты сделал, когда был маленьким, помнишь?»
— Тётушка, так я возьму её, — сказал Соскэ, сидя с благоговением перед ширмой и размышляя о безвозвратно ушедшем времени.
— Да, да, разумеется, — дружелюбно откликнулась тётка. — Если хотите, я пришлю её.
Соскэ попросил тётку оказать ему такую любезность и на том распрощался. После ужина они вместе с О-Ёнэ, надев белые юката, вышли на галерею и там сидели рядышком в темноте, наслаждаясь прохладой и беседуя о событиях прошедшего дня.
— А с Ясу-сан ты не виделся? — спросила О-Ёнэ.
— Тётка сказала, что даже в субботу он с утра до вечера торчит на фабрике.
— Вероятно, ему приходится много работать, — только и сказала О-Ёнэ, не произнеся ни единого нелестного слова в адрес дядюшки и тётушки.
— Что же теперь будет с Короку? — спросил Соскэ.
— Трудно сказать… — ответила О-Ёнэ.
— Здраво рассуждая, мы вправе предъявить им серьёзные обвинения, даже дойти до суда, но дела всё равно не выиграем, доказательств нет.
— Стоит ли доводить дело до суда, — быстро проговорила О-Ёнэ. Соскэ ничего не ответил, лишь горько усмехнулся.
— Съезди я тогда в Токио, не случилось бы такого.
— Ну да. А потом всё это уже утратило всякий смысл.
Соскэ и О-Ёнэ поглядели на узкую полосу неба между карнизом крыши и откосом, поговорили о завтрашней погоде и легли спать.
В воскресенье Соскэ позвал Короку и передал ему свой разговор с тёткой.
— Не понимаю, отчего тётка от тебя всё скрыла, то ли зная твой горячий нрав, то ли считая тебя ребёнком. Во всяком случае, дела обстоят именно так.
Но что пользы было Короку от объяснений, даже самых подробных. И, надувшись, он сердито посмотрел на Соскэ, бросив:
— Вот оно что!
— Ничего не поделаешь. Поверь, ни у тётушки, ни у Ясу-сан нет дурных побуждений.
— Не сомневаюсь, — заявил Короку.
— Можешь винить меня, если тебе угодно. Я всегда виноват во всём. Такой уж я человек.
Соскэ лёг и закурил. Короку тоже молчал, разглядывая стоявшую в углу двустворчатую ширму.
— Узнаёшь? — спросил наконец Соскэ.
— Узнаю.
— Позавчера принесли от Саэки. Это всё, что осталось от отцовских вещей. Если бы за неё можно было выручить приличную сумму, я хоть сейчас отдал бы её тебе, но на одну выцветшую ширму университет не окончишь, — сказал Соскэ и со слабой улыбкой добавил: — Нелепо, конечно, в жару держать в комнате такую вещь, но просто некуда её девать. Короку всегда были чужды беспечность и нерасторопность брата, они его даже раздражали, но в критические минуты он терял способность возражать и спорить. Вот и сейчас, утратив весь свой пыл, Короку произнёс:
— Ширма ширмой, но что будет со мной дальше?
— Пока не знаю. Но этот вопрос надо решить до конца года, так что подумай хорошенько. Я тоже буду искать выход.
Короку стал горячо сетовать на неопределённость положения, которую по складу своего характера он совершенно не выносил. Она не давала ему покоя ни на лекциях в колледже, ни дома, когда надо готовиться к занятиям. Соскэ повторил всё то, что уже сказал, когда же раздражение Короку достигло предела, заметил:
— Чем без конца жаловаться и упрекать, бросил бы учёбу и уехал куда-нибудь. Ты ведь решительный, не то что я!
На этом разговор закончился, и Короку ушёл. Соскэ сходил в баню, поужинал, а вечером вместе с О- Ёнэ пошёл на праздник в ближайший храм. Там они недорого купили два цветка в горшках и вернулись домой. Оба горшка они прямо через окно выставили в сад, поскольку от кого-то слышали, что цветы очень любят вечернюю росу.
— Как дела у Короку-сан? — спросила О-Ёнэ, когда они легли в постель.
